— Прежде я никогда не наблюдал у тебя тяги к подобным рефлексиям, — заметил я, сменив тон с раздражительного на сочувственный. — И вообще понятия не имел, что такая девушка, как ты, на это способна. Неужто Керченские казематы на тебя так повлияли?
— Вполне возможно, — не стала отрицать Динара, пробывшая, как и мы с Дюймовым, почти всю минувшую зиму узницей «Светоча». — По крайней мере хоть в одном польза от той тюрьмы оказалась. В камере у меня была уйма свободного времени, чтобы хорошенько поразмыслить о собственной жизни…
— Да уж, — пробормотал я и поежился, припомнив собственный, более жесткий тюремный режим.
— …Вот с тех пор, видимо, я и стала такой рассудительной, — заключила Арабеска. — Каждый свой поступок, какой начиная со школьных лет отложился в памяти, дотошно обдумала. Так, будто сама над собой судебный процесс проводила, честное слово. И пришла в итоге к неутешительному выводу, что пора бы мне со сталкерством завязывать. К тому же безногий Мерлин постоянно перед глазами маячит, будто наваждение. Ясно, что не к добру это и что второй шанс одуматься судьба мне вряд ли предоставит. В общем, доделаю все дела, раздам долги, а потом, пока не поздно, выйду из игры, здоровье у Семена в клинике поправлю и махну на юг, где открою какой-нибудь маленький бизнес. Денег я скопила достаточно, а если не хватит, книгу о своих похождениях в Зоне накропаю. Скандальную, разумеется, с кучей интимных подробностей, когда и с кем я тут шашни крутила… Обо всех напишу: о Мерлине, об Ипате, о тебе, пусть даже у нас с тобой ничего не сложилось, о прочих своих воздыхателях… А как иначе? Другие-то мемуары задорого не продашь, а за такими ко мне журналисты сами в очередь выстроятся.
— Прекрасно тебя понимаю, — кивнул я. — Похвальный, взрослый выбор. Отрадно, что ты дошла до него собственным умом… Только вот при чем здесь Черный Джордж? Зачем тебе было охмурять этого простака, который моментально втрескался в тебя по уши, если ты твердо надумала бросить Зону и податься на юга?
— А ты не догадываешься? Ведь тут нет совершенно никакой тайны, — снисходительно усмехнулась Динара.
Я не нашелся что ответить, и лишь молча развел руками. Арабеска сокрушенно покачала головой, но до объяснения все-таки снизошла:
— Все женщины мечтают встретить когда-нибудь идеального мужчину. Мужчину своей мечты. И я — отнюдь не исключение. Вот только я не из тех наивных барышень, которые сидят и ждут, когда к ним прискачет их принц на белом коне. Динара — девушка не гордая, она сама запросто к своему принцу без лишних церемоний на порог заявится. А потом, если меня взашей не выгонят, я и принца до нужной кондиции облагорожу, и коня ему в подходящий цвет перекрашу. Каждый сам кузнец своего счастья, разве не так?
— И ты что, всерьез намерена выковать из Жорика свой идеал женского счастья? Ты — человек, который разбирается в людях, пожалуй, лучше самого Мерлина? Не слишком ли неподходящий металл ты выбрала для такой судьбоносной ковки? Положим, он и впрямь благородный — и по поступкам, и по происхождению. Но вот остальные его параметры… как бы это помягче выразиться… Удовлетворяют ли они кузнеца, который волнуется о качестве своего изделия?
— Ипат и Мерлин — вот из кого я никогда своего принца не сотворила бы, — призналась питерка. — Потому что это сталь совсем иного порядка. Крепкая, закаленная, несгибаемая, тугоплавкая… Но, увы, совершенно не ковкая, как ты ее ни нагревай и каким молотом по ней ни бей. Ты, Гена, — материал более податливый, но с тобой возникли бы иные трудности. Во-первых, для отлива из тебя нужного изделия мне потребовалась бы чересчур сложная форма, и нет гарантии, что ты согласился бы ее принять. А во-вторых, на тебе уже выбито клеймо другого кузнеца, чью работу мне вряд ли улучшить, а вот испортить — легко. Чего мне из уважения к чужому труду делать совсем не хочется…
— Ишь ты какая специалистка! — подивился я, впервые в жизни слыша о себе столь поэтическую и, надо признать, меткую характеристику.
— …Зато Джорджик — болванка, безупречная во всех отношениях. У него есть гордость и принципы, а значит, эта сталь достаточно крепка и надежна. И в то же время она гибкая настолько, что любой толковый кузнец счел бы ее настоящей находкой. Я могу без особых усилий перековать Джорджика из недотепы в тот тип мужчины, какой мне необходим. Тут главное — не перестараться с закалкой и не дать металлу стать хрупким, поскольку тогда ничего, кроме жалкого подкаблучника, из этого парня не выйдет. Но подкаблучник мне даром не нужен. Мне нужен тот, на чье плечо я всегда могла бы опереться. Не сегодня, не завтра и не через год, а всегда, понимаешь? То есть даже тогда, когда в этом мире у меня не останется, кроме Джорджика, ни единой опоры. А он, при всех своих нынешних недостатках, человек именно такой редкой породы. Впрочем, кому я об этом рассказываю? Разве стал бы ты — самый мнительный из всех типов, какие только бродят по Зоне, — брать в напарники сталкера, к которому испытывал хотя бы малейшее недоверие?
Крыть эту карту мне было нечем. И потому оставалось лишь признать: да, в плане преданности товарища лучше Дюймового сыскать трудно. И тот факт, что он упрямо не позволял мне отговорить его от участия в сегодняшнем походе, лишний раз об этом свидетельствовал.
— Люблю ли я по-настоящему Джорджика или нет? Даже не знаю, — проговорила Арабеска, предугадав вопрос, который я ей еще не задал. — Вот Ипата я точно любила, тут спорить нечего. Первое время и вовсе любила аж до умопомрачения. Предложи он мне тогда вступить в Орден, клянусь, я без раздумий так и сделала бы. Но Ипат мне этого никогда не предлагал. Он чувствовал, что в Священном Узле с его порядками мне придется тяжко. Ипат поступил благородно, не став лишать меня свободы. Даже тогда, когда я была готова ради него порвать с Питерцами и добровольно присягнуть орденскому гербу. Однако сам Ипат выйти из Ордена был не в состоянии, даже умоляй я его об этом, ползая перед ним на коленях. Рыцарские идеалы стояли для него превыше наших отношений, и в итоге наш роман завершился так, как он должен был завершиться. Буйство гормонов улеглось, страсть угасла, и остались лишь двое обычных, ничем не обязанных друг другу любовников. Да и те вскоре разбежались по своим делам, поскольку жили, по сути, в двух разных мирах, даром что под одним Барьером… С Мерлином — примерно та же история. Только ему приходилось делить меня не с Орденом, а уже со всем Человечеством, которому он беззаветно служил. Глупому Джорджику далеко и до Ипата, и до Мерлина. Зато мы дышим с ним одним воздухом — воздухом свободы — и ходим по одной земле одними тропами. Чтобы быть вместе, нам не надо идти на компромиссы с собственной совестью и поступаться ради друг друга принципами. Я позову Джорджика, и он с радостью побежит за мной хоть на край света. Или как в Новосибирске: примчится мне на выручку с другого края света, не разрываясь при этом между мной и дурацким долгом перед Орденом или Человечеством. Ну разве не здорово? Разве не о таком самоотверженном принце мечтает каждая женщина? И то, что он при этом наивен и чуть глуповат, сущие пустяки. Разум — дело наживное. Если я увезу Джорджика с собой на юг и всерьез возьмусь за этого парня, ручаюсь, через год ты его, поумневшего и остепенившегося, совсем не узнаешь. И тебе никогда больше не придет в голову над ним насмехаться.
— Сделай так, и я буду у тебя за это в неоплатном долгу, — совершенно серьезно сказал я, склонив голову в знак признательности. — Ты права: я не сумел выпроводить Жорика из Зоны, но у тебя это наверняка получится. И раз уж вы упорно отказываетесь проваливать отсюда прямо сейчас, обещаю: я постараюсь, чтобы в будущем вы оба пересекли Барьер целыми и невредимыми, чем бы вся эта история ни закончилась…
Глава 2
Чем завершится наш крестовый поход на «Альтитуду», не мог знать никто. Но активные события в нем начали происходить раньше, нежели нам того хотелось. Не прошло и двух часов после нашего с Динарой ночного разговора, как мы угодили в очередной переплет. И весьма серьезный. По крайней мере мы не вляпывались ни во что подобное с тех пор, как смогли унести ноги из Новосибирска.