Узкая серая полоска осторожно отделила землю от неба.
Давно не просыпался Дуйсенбай с таким легким, веселым сердцем. Сколько дней таскали его в Чимбай — то к судье, то в окрисполком, то по разным комиссиям! Теперь все: никто больше не скажет, будто это он убил Айтбая или науськивал кого-то. Дуйсенбай чист, как святой Али! Самодовольная улыбка расплылась на одутловатом лице бая: не в том святость, чтоб не грешить, а в том, чтобы грешки свято таить.
С ребячьей игривостью Дуйсенбай запустил руку под одеяло и, предвкушая удовольствие, потянулся к жене. Бибигуль на месте не оказалось. Это было первое огорчение из тех, что ждали Дуйсенбая в этот трудный и беспокойный день. «Эх, работница неугомонная! Вскочила ни свет ни заря», — досадливо подумал бай и потянулся за табаком. Пока, пощипывая под языком, табак набирал силу, Дуйсенбай размышлял о несовершенствах женской натуры. «Никогда не угадает твоих желаний. Когда и видеть бы ее не видел и охоты до нее никакой — трется, как блудливая кошка. А сердце от нежности тает и весь звенишь, как струна, — чурбаном бесчувственным глядит на тебя. Отчего оно так, любопытно?»
Повернувшись на живот, Дуйсенбай сплюнул табак и только теперь обратил внимание на подушку жены: подушка была не примята, будто ее и не касались сегодня. Черные подозрения закрались в душу Дуйсенбая. Резким движением отбросив одеяло, он вскочил на ноги, сорвавшимся голосом крикнул:
— Биби!.. Бибигуль!.. Эй, жена!
— Чего кричите? — появилась на пороге старшая жена.
— Где Бибигуль?
— Я что, сторожить ее должна?.. Поищите в постели.
— Искал.
— Не в той ищете.
— Ты что? Ты знаешь чего? Говори! — разволновался Дуйсенбай.
— Ничего я не знаю. Ищите сами, — и с видом оскорбленного достоинства, с немым укором на устах — не ценят, а между тем не бегала она от мужа! — старшая жена вышла из юрты.
Диким зверем заметался Дуйсенбай по двору: из конюшни в хлев, из хлева в хозяйственную юрту, оттуда в амбар. Куда могла подеваться эта ослица? Неужели бежала? Быть того не может! Чего не хватало? Баранов? Так они у Дуйсенбая как мухи не считаны. Ковров? Так ими, наверно, весь аул выстелить можно! Чего ж еще человеку нужно? Не иначе, с жиру взбесилась! А может, украшений ей не хватало? Целый сундук — чтоб ей этими побрякушками подавиться! — серьги, браслеты, ожерелья жемчужные!.. А вдруг...
Новое подозрение укололо Дуйсенбая прямо в сердце. Не раздумывая, кинулся он в юрту, дернул крышку расписного сундучка, ахнул:
— Все унесла, проклятая! Ну, погоди, поймаю тебя!..
С этой минуты будто подменили Дуйсенбая — помрачнел, насупился, глаза под мохнатые брови упрятал, а движения стали тяжелые, грузные, словно гири на него навесили. Уже без прежней горячности он оделся, велел седлать коня, коротко бросил старшей жене:
— Держи язык на привязи! Распустишь — отрежу!
— Зачем это стану я... — начала было старшая жена, но Дуйсенбай перебил:
— Иди!
Турумбет явился в обычное время: не рано — чтоб бая не разбудить, не поздно — чтоб к завтраку не опоздать. Потоптался за порогом, несмело просунул голову:
— Хороший ли сон приснился, бай-ага? Не нужно ли вам чего?
— Запрягай коня. В Нукус поедешь! — строго приказал бай.
Турумбет постоял, надеясь перед дальней дорогой сытно угоститься с байского дастархана, но приглашения не последовало, и он уже повернулся, чтобы идти, когда услышал слова, поразившие его до глубины души:
— Жена ушла, Бибигуль. Увидишь на дороге, гони обратно.
— Биби?.. Это... как же это?.. — От удивления рот у Турумбета открылся. — Шутите?
— До Нукуса доедешь, не будет — езжай в Ходжейли.
«Нет, что-то не похоже на шутку», — подумал Турумбет и, опасаясь байского гнева, вышел во двор.
Противоречивые чувства раздирали Турумбета. С одной стороны — что говорить! — ему, конечно, жаль своего покровителя: такой позор на голову старика! Однако, с другой стороны, душа его ликовала: ага, смеялся над Турумбетом, теперь сам в его шкуре оказался. Брошенный муж! Вот потеха!
За воротами Турумбет чуть не столкнулся с Бибиайым. Растрепанная, в разорванном платье, старуха бежала по улице, а вслед за ней, как сказочный джинн, несся Танирберген. В руках у него были кауши, которыми он поочередно запускал в жену. На ходу, не останавливаясь, подбирал кауши, и все повторялось сначала.
— Боже мой, спасите! — голосила старуха.
— Ты мне скажешь, куда задевала дочь?! — кричал портной, целясь каушем в жену. — Это, знаю, ты ее надоумила, ты, старая распутница!
Поразмыслив, Турумбет вернулся к баю.
— Бай-ага, оказывается, Бибигуль, ваша уважаемая младшая жена, не одна убежала, — сообщил он, широко улыбаясь.