Постояв над каналом, закованным в твердый, звенящий лед, Джумагуль двинулась в сторону кладбища.
Чья-то заботливая рука возвела над могилой Айтбая глиняное надгробье. На западной стороне его выцарапана звезда.
Здесь, на этом месте, кончилась для Джумагуль одна жизнь и началась другая. Джумагуль молча поклонилась могиле.
Серые, клубящиеся облака нависли над выбеленной землей. Одинокий куст в ужасе растопырил почерневшие от морозов прутья. Будто тонкой иглой, пронизал тишину далекий, едва различимый звон.
Джумагуль еще раз прощально поклонилась могиле, в глубокой задумчивости побрела в аул...
Утомленные дневными заботами и предотъездными хлопотами, Санем и Джумагуль рано легли спать. А утром, когда чахлое зимнее солнце высветило запорошенный тракт и разогнало лютую ночную стужу, из аула выехала скрипучая двухколесная арба. Укутавшись по самые глаза в теплые одеяла, на настиле арбы сидели две женщины и ребенок.
Никогда не думал Туребай, что стоять у власти — такое нелегкое дело. Целыми днями, от восхода до заката, шли к нему люди со своими просьбами, жалобами, претензиями, наставлениями. Шли почтенные старики и обиженные мужьями молодые жены, шли соседи, с которыми знаком уже много лет, и почти совсем незнакомые джигиты с северной части аула.
«Хлеба в доме не осталось ни крохи. Детишки с голоду пухнут. Помоги, аксакал, не то до весны не дотянем», — жаловалась, утирая слезы, вдова. «Как же это оно у тебя получается, советская власть? У него сколько ртов, у Сабира? Пять! А у меня сколько? Семь! Отчего ж ему столько и мне столько земли отрезали? Где ж она, справедливость, спрашиваю я тебя?!» — кричал, выкатив налитые кровью глаза, джигит в рваном халате. И не успевала еще закрыться за ним дверь, как появлялся новый посетитель: «Ну, было — брал я у него взаймы. Так я ж потом весь долг горбом своим отработал. Чего ж еще я должен ему отдавать? Рассуди ты нас по совести, аксакал, прояви мудрость!»
Да, легко слыть добрым, мудрым и справедливым, пока власть у другого. Можешь осуждать его или над ним потешаться, поносить или требовать перемен — замечательных перемен, осуществлению которых препятствует лишь самая пустая малость — отсутствие возможностей. Другое дело, когда сам становишься властью... Разве ж отказал бы Туребай в помощи бедной вдове, не выдал бы меры зерна? А из чего выделять, когда общего фонда нет, а у самого меньше пуда всего и осталось? Попробуй тут быть добрым!.. Или с тем крикуном, что прибавки надела требует... Правда, и ему, и Сабиру равные участки выделили, а нахлебников у жалобщика побольше — тоже ведь правда. Однако ж у Сабира по двору только голодная собака бегает, а у жалобщика — две коровы, да конь, да три барана. И это учитывать надобно. Обделили участком жалобщика? Верно. И прибавить бы ему не грех. А где возьмешь, когда земли в ауле свободной не осталось? Вот она тебе и справедливость...
Совсем закрутился Туребай во всех этих жалобах, просьбах, требованиях, претензиях. Третьего дня, повстречавшись на улице, Ходжанияз сказал ему весело:
— Мудрость властителя, в чем она брат, состоит? Старайся не старайся — всем не угодишь, всегда недовольные будут. А раз так, что же тут делать? Смыслишь? Скажу. Всем, понятное дело, угодить нельзя, одному — можно. Вот и угождай себе самому. На то человеку власть и дается. А чтоб не отняли ее у тебя, выбери себе близких людей и сделай их очень довольными, чтоб щитом тебе были. Понятно? Боишься, недовольные будут? Так тут уж ничего не поделаешь: все одно они будут, и так будут, и этак, старайся, не старайся. Выбрали б меня аксакалом, я бы тебя научил.
Шутил ли по своему обыкновению Ходжанияз, говорил ли всерьез, Туребай разобрать не сумел. Да и на что ему в том разбираться — не для него этот мудрый совет. Ему для себя ничего не надо.
Уже которую ночь не спит Туребай — думает свою нелегкую думу: как вдове голодной помочь, кто тут прав в жестоком споре соседей, где зерно для посевов достать? Голова гудит от этих дум, а просьб и жалоб с каждым днем все больше. В прежние времена с любой ерундой не побежишь к аксакалу — важная особа. А тут Туребай — свой человек, к нему можно. Я выбирал — пусть для меня и старается.
«Нет, так дела не пойдут! Растащат меня всего по мелочам, как муравьи таракана, — решил однажды Туребай. — Нужно в город поехать, с умными людьми посоветоваться».
На следующий день запряг свою тощую кобылу, попрощался с женой и — в Чимбай. Добрался чуть не к вечеру. Да не беда: знакомых у него здесь теперь уже много, есть у кого и заночевать при нужде.