Первым делом подался Туребай в исполком. Зашел — в глазах потемнело: народу что на базаре в праздничный день. Одни в коридоре с ноги на ногу, будто застоявший конь, переминаются. Другие из комнаты в комнату шастают: заходит мужчиной, через минуту, глядь, женщиной оборачивается — потешно!
Протиснулся Туребай к дверям председательской комнаты, взялся за ручку, а тут кто-то сзади за плечо его — хвать. Оглянулся — девушка такая хорошая.
— Нельзя, — говорит. — У товарища председателя совещание.
Совещание так совещание. Можно и подождать.
Ждать пришлось долго. Из-за дверей доносились до Туребая обрывки фраз, горячие возгласы, скрип отодвигаемых стульев. Чаще других повторялись слова «басмачи», «контрудар», «поддержка из-за границы».
В окнах приемной уже посерело, когда открылась дверь и, возбужденные, с непогасшими от горячих споров глазами, из кабинета вышли участники совещания. Их было много — в длиннополых халатах и городского покроя коротких пальто, в шинелях и стеганых куртках. Здесь были каракалпаки, узбеки, русские, казахи, татары.
Туребай выждал немного, затем несмело заглянул в кабинет. Председатель сидел в кресле, положив на стол стиснутые кулаки. На лице — раздражение или недовольство. Глаза уставились в одну точку.
— Можно? — осторожно спросил Туребай.
Председатель не ответил — не расслышал, что ли.
— Войду, а? — повторил аксакал и, не дожидаясь ответа, ступил за порог, скромно присел на скрипучий стул у стены. Наверное, этот скрип и вывел председателя из задумчивости. Он вскинул на Туребая быстрый взгляд, спросил встревоженно:
— Ты кто?
— Аксакал аула Мангит. Пришел вашего мудрого совета искать, — по традиционной форме восточной вежливости встал, почтительно поклонился Туребай.
Эти слова или то, как они были произнесены, будто успокоили председателя. Взгляд его подобрел и смягчился. Он радушно улыбнулся, сделал широкий жест:
— Садись поближе, не стесняйся, душа моя. Ну, как там у вас? Все ли в семье живы-здоровы? Довольны ли новыми порядками?
Туребай откровенно, без прикрас и утайки, рассказал председателю обо всех аульных делах, поведал о дехканских бедах и трудностях, о бесконечном потоке жалоб и просьб, с которыми он, если честно, не представляет, как справиться. Председатель слушал молча, не перебивал, глядя на Туребая то сочувственно, то, как казалось рассказчику, строго, испытующе.
— Выходит, не знаешь, с чего начинать, как мировую революцию в Мангите делать? — спросил председатель, когда посетитель закончил свою исповедь. Насмешка, сквозившая в этом вопросе, кольнула Туребая обидой.
— Именно. С чего советскую власть начинать в ауле, — подтвердил Туребай и подумал, что для обиды, собственно, нет у него никакого повода: ну, пошутил человек, что ж тут такого?
А председатель откинулся в кресле, еще раз поглядел на Туребая каким-то туманным, загадочным взглядом и заговорил доверительно:
— Если все по порядку — ночи не хватит. Я тебе только главное. А главное что? Мы, каракалпаки, народ небольшой, что для других народов годится, нам верная смерть. Потому что, если общей дорогой пойдем, все растеряем — обычаи, которые достались нам от дедов и прадедов, законы свои, землю свою потеряем! Понял! У нас, брат, свой путь... Вот ты и поставлен теперь для того, чтоб охранять эту вечную душу народа, сберечь ее от поругания. Спросишь меня — что же делать? Будь мудр и осмотрителен. Не давай осквернять чувства верующих, не посягай на порядки, освященные столетиями. И еще скажу я тебе: все мы, каракалпаки, богатые и бедные, — из одного чрева, от одного корня, все мы братья по крови, и нет греха более тяжкого, чем братоубийство. Запомни это!.. Дошли до меня слухи такие, будто у вас там в ауле расправу над Дуйсенбаем чинить собираются. Трудно поверить! Ведь он, Дуйсенбай...
— Кровопийца он, вот кто! — не выдержал Туребай, стукнул кулаком по колену.
— Нет, прежде всего — каракалпак, об этом помни всегда! Уничтожите лучших представителей нации, а вместе с ними погибнут и национальные традиции, которые... — Председатель запнулся, испуганно вскинул взгляд на Туребая, спросил беспокойно: — Ты понял, о чем я тебе?..
— Да в общем... — замялся Туребай, совершенно сбитый с толку мудреными речами председателя, — я ведь неграмотный.
— Может, тебе что неясно, так я растолкую.
— Нам бы зерно на посев...
— С этим иди в отдел заготовок. Курбанниязова знаешь?
От председателя Туребай вышел с полной сумятицей в голове. «Значит, так, — думал он по дороге, — ко мне молодка бежит — муж смертным боем колотит. А я ей: терпи, грешная, святой обычай! Так, что ли, выходит?.. Или вдова с голоду пухнет, а у Дуйсенбая закрома от хлеба ломятся. Не тронь! Брат по крови... Нет, что-то не так у нашего председателя получается. Айтбай-большевой говорил иначе...»