К отряду Таджима Турумбет пристал, как обычно, в лесу. Теперь уже, наученный прошлым, не стал перед отъездом из дома тратить на ужин своего петуха — знал, перед походом накормят. В полночь сердобольный ахун напутствовал их благословением и молитвой, повторял все те же до скуки привычные слова. Турумбет зевал, концом кнутовища почесывал спину, разглядывал знакомые лица. До рассвета успели пройти верст двадцать. На день притаились в густых тугаях. Все шло своим чередом, не предвещало ни особой радости, ни беды.
Только село солнце, пробились сквозь легкий туман колючие звезды, снова тронулись в путь. Уже ко вторым петухам приметили на горизонте редкие огни городских фонарей. Таджим осадил коня, подождал, пока подъедут отставшие, разбил отряд на четыре группы. С четырех сторон ворвутся они в город. Сигнал — выстрел. У каждой группы — своя цель. Главное — рубить и стрелять, жечь и грабить. Встреча на площади, где штаб турткульских большевиков.
Турумбет оказался в той группе, которую вел сам Таджим. Хищными зимними волками подбирались они к городским окраинам. Неслышно миновали кладбище, выехали на широкую улицу. Поравнявшись с мечетью, Таджим вытащил из-за пояса револьвер и на полном скаку выстрелил в воздух. И тут же тихая ночь дрогнула от диких криков, беспорядочной стрельбы, звона бьющихся стекол. Будто невиданной силы подземный толчок всколыхнул, пробудил спавший город. Дробно застучал пулемет, кто-то неистово заколотил бруском по рельсу, криком немых надрывались коровы. В паническом страхе заметался по улице случайный путник. С каждой минутой шквал криков и рева, стрельбы и звона, лая и грохота подымался все выше. Казалось, этот шквал неудержимой волной половодья затопит, сметет, поглотит все дома и деревья, людей и животных.
Турумбет несся рядом с Таджимом. Он тоже что-то кричал, размахивая обнаженной саблей, гнал и без того летящего коня. У железных ворот, что приткнулись рядом с двухэтажным домом, Таджим с трудом остановил разгоряченных нукеров.
— Здесь! — крикнул он и револьвером ткнул в сторону большого дома. — Они здесь все!
Ворота оказались запертыми. Несколько нукеров, спешившись, кинулись их отворять. Одни в остервенении колотили по железу прикладами, другие что есть силы налегали плечами. Кто-то, самый отчаянный, дикой кошкой вскарабкался на ворота. Он уже приготовился прыгнуть во двор, но в последний момент вскинул руки, зашатался, замертво свалился на головы своих сподвижников.
— Они нас... они стреляют! — не то удивился, не то еще больше рассвирепел Таджим. — Всех перережем, собак! Всех! Н-ну, джигиты!
Под напором десятка тел ворота поддались, с грохотом рухнули на землю. И тотчас по железу застучали сапоги и подковы. Нукеров встретили ружейными выстрелами. Сухопарый юнец, скакавший рядом с Турумбетом, клюнул носом, выронил из рук занесенную над головой саблю, будто нехотя свалился набок.
Двор оказался большим, загроможденным какими-то неразличимыми в темноте строениями, разгороженным высоким кустарником. В первую минуту ни сам Таджим, ни нукеры его не могли разобрать, откуда по ним стреляют. Завертелись на месте, разряжая винтовки кто в кусты, кто в окна и двери. Наконец разглядели: из окон. Бешеной сворой бросились, вышибли дверь, столпились в темном проеме. И тут в спину им грянули новые выстрелы. Теперь уже стреляли из-за кустарника.
Притаившись за стволом, Турумбет увидел, как шевельнулась в кустарнике фигура. Одна, другая. Упал на землю, прополз по-змеиному несколько метров, подкрался к ним сбоку. Вот они, рядом, слепой попадет. Турумбет подымает винтовку, прицеливается, нащупывает пальцем холодный курок. И вдруг будто что его по глазам ударило: в мерклом сумеречном свете ему почудилось на винтовочной мушке лицо Бибигуль. Подался всем телом вперед, вперился взглядом — она! Растерялся. Завертел головой, будто искал, у кого бы спросить совета. А Бибигуль, словно почуяв что-то недоброе или, может, захваченная дурманящей властью боя, поднялась, выбежала вперед, на открытое место.
Все, что случилось в следующий миг, Турумбет вспоминает с трудом — все перепуталось, смешалось, огнем обожгло его сердце. Он не раздумывал, что ему делать, какое принять решение, — пальцы рук, глаза, плечи, словно выйдя из повиновения Турумбету, словно больше они не принадлежали ему, действовали самостоятельно. Он смутно помнит, как возникла перед Бибигуль грозная фигура всадника. Это Таджим несся на женщину с высоко занесенной саблей. Свистнув, сабля опустится на голову бывшей жены Дуйсенбая, и тогда... Но прежде чем опустилась сабля, прыжком барса кинулась из-за кустарников на Бибигуль белая взлохмаченная фигура. Оттолкнула, свалила на землю. Что-то очень знакомое было в этой фигуре. Кто она? Кто? И будто молния осветила былое — Санем!.. Удар сабли пришелся в плечо, глубоко рассек грудь. С дикой яростью Таджим дернул саблю, вырвал из обмякшего тела, поднял над головой для нового удара. В хищном оскале сверкнули из-под усов ровные белые зубы.