Будто разгадав течение мыслей Кутымбая, Айтен-мулла поторопился внести ясность в этой сложный вопрос.
— Эх, родные мои, для каждого дела свои средства имеются. Околдовать дело несложное. Но думай о будущем! После колдовства может оказаться безумной. А кому такая нужна? Потому и рассчитывал на вашу помощь.
«А что, не так уж и глуп, — быстро изменил Кутымбай свое мнение о мулле. — И доводы его справедливы. Кому охота иметь сумасшедшую жену? Тут с нормальной никак не сладишь...» — и подтвердил вслух:
— Это точно. Но, слава богу, еще ничего не потеряно.
Айтен-мулла заинтересованно посмотрел на Кутымбая. Луч надежды осветил его тусклые, подслеповатые глаза:
— Как же это, уважаемый Кутымбай, понимать мне ваши слова?
— А так. Теперь вам терять нечего. Когда уж очень захочется, поезжайте за ней, околдуйте и тащите сюда. Окажется сумасшедшей — обратно ее, к мужу. А нормальной — в своем доме оставите... Вот где народ восхитится вашей колдовской силой! Как думаешь, а, Таджим? — и, очень довольный своей выдумкой, Кутымбай громко расхохотался.
После утреннего чаепития они усердно помолились, и мулла ушел. Кутымбай собрался было по каким-то хозяйственным делам, но Таджим, лениво потянувшись, удержал его:
— Что-то затянулось мое пребывание здесь. Если давать ничего не хочешь, скажи прямо. А то, дожидаясь меня, мои джигиты помрут с голоду... или разбегутся по домам.
Это был очень тонкий, щепетильный вопрос, и, прежде чем ответить, Кутымбай надолго задумался, уперев рыжеватую бороду в грудь. Уже который день торчит здесь этот откормленный жеребец — ест, пьет, кейфует в его юрте и, представляется, не прочь отблагодарить хозяина за щедрый прием через его жену. Нет, это, конечно, Кутымбай преувеличивает — он всегда был ревнив и подозрителен. Хотя, если присмотреться... Эх, взял бы он этого воина ислама за шиворот да выбросил на улицу. Но посмотрит на пятизарядную винтовку Таджима, с которой тот не расстается даже во сне, и сразу куда-то пропадают все ревнивые подозрения... Да, не хотелось бы расставаться с двумя коровами — это ж в нынешние времена богатство какое! Но, видно, придется: на, бери и проваливай! Чтоб духу твоего здесь не было! А коровенки упитанные, дойные...
— Ну, так каково же будет твое слово? — не дождавшись ответа, переспросил Таджим.
— У нас и всего-то тридцать голов, как же вы можете две отдавать? — вмешалась в мужской разговор Ханымгуль, до сих пор молча сидевшая на той половине юрты, где сложена посуда. Конечно, у какой же хозяйки не дрогнет сердце при мысли, что нужно расстаться сразу с двумя коровами! Но, может быть, ее пугала мысль о расставании не только с коровами? Ах, непроглядная тьма эти женские души!
Из своего угла Ханымгуль бросила на Таджима выразительный взгляд, в котором совместились мольба и угроза. Но гость устоял и, разгладив пышные усы, произнес слова, не оставившие в душе Ханымгуль никаких надежд:
— О красавица! — торжественно произнес Таджим и про себя подумал, что если бы этой красавице скинуть годков этак тридцать, то, пожалуй, с коровами можно бы еще и повременить. — О прекрасная госпожа! Эти две коровы нужны, чтобы прокормить отощавших в походах воинов аллаха. — И прилипчивая же особа эта байская жена! — Если вы не дадите, другой не даст, отряды наши рассыплются в прах, и тогда вам придется расстаться уже не с двумя коровами, а со всем своим стадом. По степи идет Шайдаков. Кто остановит его, если не мы?!
Как ни жестоки были эти слова для влюбленных ушей Ханымгуль — жестоки по своему внутреннему, скрытому смыслу, — она не могла не восхититься мужеством, храбростью и отвагой Таджима: герой, мой славный батыр! Немой восторг светился в ее глазах, светился настолько ярко, что был замечен не только Таджимом, для которого предназначался, но и Кутымбаем — человеком в данном случае совершенно посторонним. Это свечение решило судьбу скота окончательно. Трудный выбор между двумя коровами и одной женой был сделан. Теперь в голове Кутымбая все сразу стало на свои места: отдать коров и побить жену.
Нелегкая работа мысли выразилась в весьма лаконичной форме:
— Ладно, согласен... А ты иди, иди отсюда! — Последние слова, сказанные резко и грубо, были адресованы жене.
Белый свет померк для Ханымгуль, жизнь потеряла всякий смысл: он уезжает... Сначала этот факт поверг ее в смертельную тоску. Она не находила себе места, и сердце будоражили сладкие воспоминания. Затем тоска сменилась раздражением и лютой злобой. Против Таджима, который с такой легкостью бросает ее, чтобы — она не сомневалась в этом — погрязнуть в разврате. Против бесчувственного своего старого, скучного мужа. Против всех, кто попадался ей на глаза. В таком взвинченном, разъяренном состоянии она и появилась на пороге юрты, где хозяйничала Санем.