Дуйсенбай усмехнулся лукаво:
— Я тебя выдам в руки властей. Как бандита.
Одним движением Турумбет вырвал из-за пояса длинный кинжал, схватил Дуйсенбая за руку:
— Зарежу!
— Да ты что, с ума сошел? Шутки не понимаешь! — замахал свободной рукой Дуйсенбай. — Сядь.
Турумбет спрятал кинжал, уселся на прежнее место.
— Вот возьми, — протянул ему узелок Дуйсенбай. — Спрашивали тут многие, куда, мол, пропал Турумбет. Сказал, каждое утро на заработки уходишь. Запомни! А это твой заработок: бархатное платье и платок для матери, шелковое платье для жены и для тебя кое-что имеется. Понял?
— Понял, — подвинул к себе узелок Турумбет. — А какие новости в ауле?
— Проспишься — все расскажу. Спокойной ночи!
Уже померкли звезды и забрезжил рассвет, когда, злой и усталый, Турумбет переступил порог собственной юрты.
И снова потянулись дни, однообразные, как песчинки, пустые, как такыр. Томясь от постоянного безделья, Турумбет слонялся по аулу, распугивал ребят, играющих в ашички, похабно зубоскалил над дехканами, ковыряющимися на своем клочке земли. Односельчане отвечали ему единодушной неприязнью и колкими насмешками, которые, впрочем, до Турумбета не доходили. Эх, когда б не страх перед Таджимом, какое он рассказал бы им — сразу прониклись бы уважением! Но Турумбет молчит — многозначительно, с достоинством истинного нукера.
Недели две назад Айтбай-большевой чего-то толковал ему про тещу — больная, мол, несчастная, одинокая совсем. Но Турумбет лишь отмахнулся: ему-то что? Ну, пусть живет себе как знает, Турумбет — простите — не дурак, чтобы сажать ее себе на шею, — с него и Джумагуль достаточно вполне!
Айтбай колол сначала Турумбета какими-то жалостными словами — про чувства, старость, человечность, потом, рассердившись, стал поносить и угрожать. Ну, погоди, подумал Турумбет, нагрянем мы сюда с Таджимом, припомню тебе эти слова! Все я тогда тебе припомню! И что с женой моей на улице шептался — спасибо, мать сказала, — и что людей на смуту подбиваешь, и вообще...
Но время шло, а вестей от Таджима не было. Турумбет ежедневно справлялся у бая, не пора ли собираться в путь, но Дуйсенбай, хоть и прикидывался хранителем страшной тайны, тоже ничего сказать не мог. А Турумбету не терпелось поскорее оседлать коня и, закинув винтовку за плечи, отправиться туда, где льется кровь дармовых баранов и стреляет в котле расплавленное масло. Он смеялся сейчас над своими прошлыми страхами и, ощущая себя грозным нукером, рвался в поход.
Но и сегодня, как вчера и позавчера, он возвращался от Дуйсенбая ни с чем. Забыли про него или, может, разуверились в его преданности? Сомнения разбередили душу Турумбета, расстроили, ожесточили... Он шел, тяжело переставляя ноги, заложив руки за спину, степенно наклонив голову, — с тех пор как вернулся с «заработков», он ходил уже только так — солидно, с достоинством бывалого мужчины, погруженного в глубокое самосозерцание.
Еще не доходя до юрты, Турумбет услышал голос матери:
— Я не звала ее сюда, не приглашала! Вы привезли — вы и держите ее у себя!
— Где ж ваше человеческое сердце? — спокойно увещевал знакомый мужской голос. — Вот придет Турумбет, увидите, сам предложит ей остаться в доме.
— Милые мои, зачем же принуждать? Как говорится, насильно мил не будешь, — посльшался другой, слабый и надтреснутый, женский голос. Где-то Турумбет уже его слышал. Но где?
Обойдя Джумагуль, приткнувшуюся у порога, Турумбет ступил в юрту. Кивнул Туребаю. Швырнул в угол папаху. Около печки, завернувшись в платок, сидела какая-то женщина. Только внимательно приглядевшись и напряги память, он признал в ней тещу. Да, трудно было в этой изможденной, высохшей старухе с застывшим в глазах испугом узнать прежнюю Санем! Положим, и тогда, когда приезжал Турумбет за невестой, не была его теща свежим цветком, но сейчас и вовсе как скрученный ствол саксаула... Приятная встреча, ничего не скажешь! И откуда только она явилась? Неужели Айтбай?.. Шелохнувшаяся было в душе Турумбета острая жалость уступила место раздражению. «Как же это? Без моего согласия, вопреки моей воле... — шептало уязвленное самолюбие и отгоняло прочь другой голос: — Ну, ладно, с Айтбаем у нас особый счет, но она-то ведь не виновата... За что ж ее гнать?»
Громко разрыдалась Джумагуль.
— Ну! Скажи свое слово! — потребовал Туребай, впившись взглядом в лицо Турумбета.
Видя растерянность и колебания сына, Гульбике поспешила ему на помощь:
— Если нужна ей дочь, пожалуйста, — пусть забирает. Не держим!
— И ты так считаешь? Да? — будто за горло схватил Турумбета джигит.