— Да чего ты привязался к моему сыну?! Иди в свой дом наводить порядки!
Но Туребай не отступал:
— Разве ж мать твоей жены тебе чужая? Она и тебе мать! А будет скитаться, по миру пойдет — тебя люди заклеймят позором!.. Подумай!
— Подумал уже, — глухо отозвался Турумбет и отвел глаза в сторону. — У меня одна мать.
— Вот! Слышали? Одна! — возликовала Гульбике... — Это жены могут быть и две, и три, а мать — одна!
— Значит, гонишь? Так?
Разговор оборвался. И вдруг, поднявшись с порога, Джумагуль заявила решительно:
— Я свою мать не брошу!
Турумбет молчал, словно конь переминаясь с ноги на ногу.
— Тогда убирайтесь обе! Для моего сына найдется еще невеста! — истерично крикнула Гульбике.
Спокойный, ровный голос Санем казался неожиданным, как солнце в самум:
— Я не хочу, чтоб из-за меня разбилась ваша семья. Главное, дети мои, ваше счастье... Не плачь, дочка, — все будет хорошо. Не пропаду... Не плачь — тебе нельзя!.. Ведь скоро появится у вас ребенок, и сами — вот увидите — другими станете, и ты, и твой муж... Уж так устроены люди, что родителей начинают ценить лишь тогда, когда сами становятся родителями. К несчастью, это случается иногда слишком поздно...
— Мама! — бросилась, прижалась к Санем Джумагуль. — Я не пущу... Не пущу тебя, мама!
— Не будь ребенком, — гладила ее по спине Санем.
— Я позабочусь о твоей матери, — сказал Туребай, нахлобучивая шапку. — Пойдемте, мамаша.
— Счастливого пути! — язвительно напутствовала их Гульбике.
— Будьте счастливы, дети!
Джумагуль закрыла лицо руками, согнулась, расплакалась безутешно.
Турумбет не находил себе места: уж очень скверно все получилось! На душе, будто в конюшне, нагажено. Подло! Противно!.. А все она виновата, жена распроклятая. Зачем было мать привозить?! Облегчив душу непристойной руганью, Турумбет вспомнил, что привезли Санем Айтбай и его дружок, как будто даже и не советуясь с Джумагуль. Выходит, она здесь вроде и ни при чем... А-а, чего тут думать: ясное дело — она виновата! Кто ж еще?.. Мать, Гульбике, тоже хороша! Зачем такой шум-тарарам подняла? Разве ж нельзя было выпроводить тихо, красиво? Свяжешься с этими женщинами — одна неприятность! Теперь разговоров будет на весь аул! У-у, чертово племя! Ведьмы патлатые! Проучить бы вас кулаком по ребрам!..
Каким-то нюхом учуяв состояние сына, Гульбике пошла на хитрость.
— Бедный мой мальчик! — неожиданно пустила она слезу и затряслась всем телом. — Ослепил тебя бог, когда выбирал ты себе жену! И я... я тоже перед тобой виновата. Прости, мой сыночек! Должна была съездить, своими глазами поглядеть на этих выродков. Недаром говорят: выбирая пищу, погляди на повара, выбирая невесту, погляди на мать... Безухая, страшная, ну чистая ведьма!
— Про меня говорите все что угодно, а мать не трожьте! — возмутилась Джумагуль.
— Вот-вот, слышишь, сынок, уже на свекровь кидается! Скоро избивать будет. О несчастная моя старость! Кто меня защитит?!
— Да перестаньте вы завывать! — прикрикнул на женщин разъяренный Турумбет.
— Люди! — заголосила старуха. — Умираю!
— Вы скорее других на тот свет загоните! — произнесла сквозь слезы Джумагуль.
— Молчать! — гаркнул Турумбет. — Ты чего язык распустила, матери перечишь! А? — И он надвинулся на нее со сжатыми кулаками, с подергивающейся от гнева щекой. — Забыла свое место?! Так я напомню! Я научу! Эх!
Первый удар пришелся по спине.
Гульбике вскочила и, соблюдая приличия, проворно выскользнула за дверь.
Вскипевшая ярость затуманила глаза Турумбета. Он бил, не разбирая куда. Джумагуль валилась на пол. Он подымал, ставил на ноги и бил снова.
Гульбике просунула в юрту голову, шепнула встревоженно:
— Ты по животу... по животу не бей — беременна! — и поспешно скрылась.
Но Турумбет уже ничего не слышал. Он остановился только тогда, когда увидел в руках липкую красную жижу. Поднес руки к лицу. На указательном пальце болталось большое кольцо. Догадался — вырвал арабек из ноздри. Глянул на лицо Джумагуль, залитое кровью, швырнул арабек и, плюнув, вышел.
Несколько дней назад под сердцем что-то шевельнулось. Раз, другой... Джумагуль положила руку на живот, прислушалась... Странно. Будто ворочается кто-то... Она не ощутила радости, или тревоги, или прилива нежности. На окаменелом лице не дрогнул ни один мускул. «Нужно скорей», — подумала она спокойно, даже равнодушно и снова принялась вертеть ручную мельницу.
— Хоть подмела бы, — процедила сквозь зубы старуха. — Не скажи — ничего, ленивая, делать не будет.
Джумагуль взяла веник, старательно перевязала развалившиеся прутья, пошла подметать. Ее не задевали больше оскорбления и глумливая воркотня старухи. Она не страдала уже от издевательского, откровенно пренебрежительного отношения мужа. Все как-то сразу потеряло для нее значение, стало пустым и безразличным. Будто послушное животное, она безропотно исполняла все, что от нее потребуют, и только в движениях и жестах появилась тяжелая медлительность, вялость, скованность.