— В наших краях тоже вот так имена давали, — улыбнулась Санем. — Джумагуль — цветок пятницы, Багдагуль — цветок в саду.
— Когда столько цветов вокруг, начинаешь соловьем себя чувствовать, — пошутил Туребай. — А мать у меня была смелая женщина, сильная!
— Расскажите, — попросила Джумагуль, но Туребай промолчал. И тогда Багдагуль поведала женщинам печальную историю.
Туребаю было лет восемь, когда на род их, аджим, напали пришельцы с запада. Они грабили юрты, избивали людей, угоняли скот. Застигнутые врасплох, напуганные силой противника, мужчины рода аджим покорно сносили бесчинства, смирились с позором, который им уже никогда бы не смыть. И тут перед примолкшей толпой джигитов из славного рода аджим появилась женщина. Она была молода и свежа, как утренняя заря, и в глазах ее играли отсветы восходящего солнца. Это была мать Туребая. «Братья! — крикнула она звонко и высоко над головой подняла сжатый кулак. — Честь и достоинство джигита дороже жизни! Вырвем у врага его подлое сердце, развеем его в прах!» Словно дикие барсы, бросились на грабителей лихие джигиты из рода аджим. Ни один из пришельцев не вернулся обратно. Но Туребай никогда больше не видел ни матери, ни отца своего. Через несколько лет пристроили сироту погонщиком верблюдов к богатому купцу из Турткуля. Многие земли исходил он под палящим зноем и в снежную метель, многие страны прошли перед его глазами. Однажды изгиб караванной тропы привел Туребая в Мангит. Над хаузом, в тени разлапистого карагача, он увидел девушку, которая одним своим взглядом зажгла в его сердце священный огонь. К вечеру, звеня бубенцами, караван ушел пустынной тропой. Погонщик остался в Мангите...
— Счастливая ты, Багдагуль, — сказала Санем, когда рассказ был окончен, и, подумав, добавила: — И у вашей матери, Туребай, замечательная жизнь. Как ее звали?
— Тазагуль.
— Таза... гуль... — повторила Санем. — Свежий цветок. Она была достойна этого имени... У меня нет иного желания, кроме как видеть внучку свою такой же сильной, смелой, чистой. Пусть ее зовут Тазагуль.
— Тазагуль!.. — шепнула Багдагуль ребенку на ухо — Тазагуль!
Только Джумагуль не могла произнести это имя вслух: обычай запрещает матери называть своего первенца действительным именем. Мать должна придумать для него другое имя, условное, которым будет пользоваться только она одна. И Джумагуль придумала: Айкыз — дочь луны.
Так не имевшая имени внучка Санем в один вечер получила сразу два: Тазагуль — Айкыз...
...Воспоминания Санем были прерваны тяжелым топотом конских копыт. Нет, это не Джумагуль. Старуха заволновалась. Поднявшись, увидела целую группу всадников. Сначала они ехали рысью, затем, приблизившись к окраине, пустили коней вскачь. Будто стая волков, они ворвались в аул и сразу заполнили все улицы. Залаяли собаки. Где-то раздались сухие ружейные выстрелы. В ответ им с разных сторон заголосили женщины. Ржанье и храп лошадей, блеяние испуганных баранов, мычание коров — все перемешалось в диком хаосе. Аул заметался в панической лихорадке.
Прижав младенца к груди, Санем шарахнулась к двери. Резкий окрик остановил ее:
— Выводи скотину! Ну, пошевеливайся, старая ведьма!
Санем пугливо оглянулась. Огромный детина на вороном коне смотрел на нее сверху вниз нетерпеливым, уничтожающим взглядом.
— Нету нас ничего. Бедные мы, — едва сумела ответить она.
— Знаем мы вас, бедных! Потряси — золото посыплется! — сверлил глазами старуху широкоплечий всадник.
Санем заметила торчавшее у него из-за спины ружейное дуло, скользнула глазами по сабельным ножнам, повисшим на боку, и руки у нее задрожали.
— Нет ничего, хоть вытряси душу.
Нукер бросил недоверчивый взгляд на кибитку, на пристроенную к ней лачугу и, видимо, поверил старухе:
— Ладно. Оставлю тебе твое золото!.. Кто здесь есть из большоев?
— Не знаю, сынок, недавно я здесь.
— Ну, старуха!.. — замахнулся плеткой джигит. — Если врешь, вернусь, выпотрошу из тебя душу!
Ударив коня, он помчался по улице.
Санем юркнула в дом, уложила ребенка в темный угол, сама притаилась за окном. Она видела, как носились по улице ошалелые всадники, как, не слезая с коней, гнали они перед собой коров и баранов, как простоволосая седая старуха из соседней юрты хваталась за пыльный сапог тщедушного нукера, тащившего на аркане ее единственную козу.
И вдруг оцепенела Санем: прямо за окном, подгоняемый ударами плетки, бежал ее зять, Турумбет. «Куда они гонят его? Разве он большевой?» — подумала она, внезапно проникшись к нему родственным чувством, и, забыв об опасности, вышла на улицу.