— Вот оно как получается, когда байским умом живешь. Недаром говорят, рукой простака змею ловят.
Турумбета словно ужалили.
— Подумаешь, мудрецы какие! — огрызнулся он и вышел, не оборачиваясь.
Клевета — как семя: посеешь — взойдет. Не всегда сразу. Временами подолгу томится и разбухает в душе, не обнаруживая себя внешне. Но раньше или позже ядовитым дурманом проклюнется на поверхность, расцветет махровым цветом.
Багдагуль переменилась в один день. Сначала, в тот вечер, когда приходил Турумбет, она посмеялась над ним и вместе с мужчинами сделала все, чтобы рассеять его подозрения. Теперь эти подозрения закрались в душу самой Багдагуль. То, на что прежде она не обращала внимания, чему не придавала никакого значения, вдруг обрело в ее сознании новый смысл. Отчего несколько дней назад, достаточно ей было подойти к соседкам, о чем-то оживленно беседовавшим на улице, те тотчас замолчали? Почему Туребай так настойчиво предлагал Джумагуль остаться в ауле, не уезжать в Чимбай? Почему каждый раз берет ее с собой в лес?.. А может, прав Турумбет? Иначе откуда б такой слух? Выходит, правда, без ветра листья не колышутся... А Джумагуль?.. Скромная, застенчивая, тихая... Недаром говорят: в тихом омуте черти водятся... Змея подколодная! Ведь то она, Багдагуль, приютила и обогрела ее, когда Турумбет выгнал на улицу! Она сама, Багдагуль, своими руками строила эту лачугу, где теперь ее муж перемаргивается, наверно, со своей любовницей!..
Чем дольше думала Багдагуль, тем больше находила неопровержимых доказательств. И как только раньше она не замечала этого! Слепая была, глупая!
Еще вчера веселая, подвижная, Багдагуль превратилась сегодня в несговорчивую, сварливую жену. Она дерзко перечила каждому слову мужа, ссорилась там, где и не было из-за чего ссориться, при каждом удобном случае задевала его колкими словечками. Туребай терпеливо сносил непривычную строптивость жены, пожимал плечами, не в силах разобраться, какая муха ее укусила.
А нервы Багдагуль уже не выдерживали. Уже рвался наружу исступленный крик, слезы едкой обиды подступали к глазам, острая боль петлей сжимала сердце.
Утром, еще было темно, Туребай с Джумагуль уехали в лес. В прежние дни Багдагуль дожидалась их очень спокойно. Беспричинные волнения Санем смешили ее. Сегодня Багдагуль не смеялась.
Чем ниже катилось солнце к закату, тем чаще появлялась она на пороге, вглядывалась в дорогу и, ничего не сказав Санем, уходила. Заметив перемену в лице Багдагуль, старуха как-то спросила:
— Уж не заболела ли ты, голубушка? Бледная совсем.
— Здорова, — без обычной приветливости ответила Багдагуль, отвернувшись от Санем.
Дождливая весна превратила дорогу в вязкую топь. Редкие прохожие с трудом вытаскивали ноги из серой колышущейся жижи. Грязь толстым слоем облепляла голенища их сапог. Нелегко в такую пору справиться с груженой арбой, да еще при тощей, заморенной кляче. Застрянет — семь потов сойдет, пока вытянешь. Но жалости к мужу и Джумагуль, где-то тащившимся сейчас под холодной моросью, у Багдагуль не было. Разыгравшееся воображение рисовало перед ней такие стыдные, оскорбительные картины, что она с трудом удерживала себя от того, чтобы не броситься разыскивать ненавистных прелюбодеев. Все кипело в ней, трепетало, как жухлый лист на ветру.
В ауле уже укладывались спать, когда она услышала скрип арбы. Против обыкновения Багдагуль не кинулась навстречу. Не двинулась с места.
Туребай вошел в кибитку весь перепачканный, мокрый. Лицо его горело, дробно стучали зубы. Не раздеваясь, не скинув даже грязных сапог, повалился на кошму, вытер вспотевший лоб.
Багдагуль сама не заметила, как вскочила, наклонилась над мужем:
— Что с тобой? Что случилось?
— Заболел. Совсем плохо мне... В дороге скрутило...
— Ой-ой-ой! — всплеснула руками жена. — Что же будет?
Через минуту она уже поднесла ему горячий чай, помогла сесть:
— Выпей. Полегчает.
Туребай отхлебнул из кисайки несколько глотков, сказал, прерывисто дыша:
— Какой только бог послал нам эту Джумагуль! Не она — пропал бы, застрял с арбой посреди степи. Ох и силища же у этой женщины! Тащила арбу на подъемах не хуже коня!
Что-то глухо ударилось в груди Багдагуль: значит, правда?.. Отдернула руку от жаркого лба, отодвинулась.
Туребай ладонью прикрыл глаза:
— Устал.
— Устанешь, конечно, — два дела сразу! — вырвалось у Багдагуль.
Туребай не понял. Голова раскалывалась от боли. Приступы тошноты подкатывали к горлу. Не хватало воздуха.
— Спишь? — склонилась над ним Багдагуль.
Туребай не ответил.
Болезнь затянулась надолго. Уже отцвел урюк в байском саду и доживали свой короткий век степные тюльпаны, а Туребай все еще лежал. Несколько раз он пробовал подняться, выйти на улицу, но, дойдя до порога, возвращался — подгибались ноги, словно во хмелю, кружилась и звенела голова.