— Рассказать-то расскажу. Поверят ли?
Джумагуль с трудом дождалась часа, когда женщины обычно идут за водой. Перекинула через плечо веревку, привязанную к горлянке, привычной тропой направилась к каналу.
На берегу никого еще не было. Джумагуль поставила горлянку и, взойдя на возвышенность, посмотрела в сторону селения. Она не ошиблась: одна за другой из юрт и домов, лачуг и саклей выходили женщины с горлянками. Вон появилась Бибигуль, вон соседка Айтбая, а за ней кто-то еще — издали не разглядеть. Вытянувшись цепочкой, женщины приближались к каналу. Последней, тяжело переставляя ноги, шла Турдыгуль. Болыше месяца Танирберген не выпускал свою дочь из дому. Сегодня выпустил — Айтбая нет, значит, и бояться больше нечего.
Джумагуль спустилась к воде и, принимая из рук подошедших горлянки, быстро наполняла их и подавала наверх, успевая при этом перекинуться с соседками одной-двумя фразами.
Женщины не расходились: трагическое событие вчерашнего дня еще было у всех на уме и давало богатую пищу для разговоров, предположений, пересудов.
Наполнив последнюю горлянку, Джумагуль поднялась на прибрежную кручу, где, сбившись в круг, тараторили женщины. Прислушалась. Выбрала подходящий момент, незаметно вмешалась в беседу. Сначала ее голос звучал спокойно и буднично — так говорила Джумагуль всегда. Затем что-то прорвалось из сердца, и в интонациях, жестах, в глазах ее появилась горячая страсть, и гнев, и решимость. Все передуманное за ночь, всю боль, копившуюся годами, вложила Джумагуль в эту первую в своей жизни речь. Она говорила о беспросветном мраке и мертвящей бессмысленности существования, которое от рождения до смерти по принуждению влачат все женщины рода мангит. Впервые в жизни она посмела открыто, привселюдно рассказать о самой себе — об отце, выгнавшем ее на улицу, о муже, вся любовь которого в кулаках, о свекрови, для которой невестка — лишь немая рабыня. Гнев и тоска душили Джумагуль. Неприметно для себя она повторяла слова Айтбая, заимствовала жест и фразу Ивановой, копировала чимбайского оратора.
— Женщина, она тоже человек! Это мужчины для собственной выгоды придумали сказку о нашем коротком уме, заперли нас в юрте, как в темном зиндане. Но такое время прошло! Новая власть сделает женщину равноправной. Я сама слыхала про это на митинге в городе. Это сказал Ленин! — Она еще ничего почти не знала о Ленине, но каким-то чутьем угадала, что нет убедительней слова для доказательства своей правоты.
Женщины слушали молча. Одни — доверчиво, другие — со скептической усмешкой, третьи — со страхом и негодованием. А Джумагуль говорила:
— Новая власть, слыхала я в городе, большой хозяйкой сделает женщину. Даже целым аулом будем теперь управлять! А как управлять, если, кроме своего очага, ничего не знаешь? Для того и хотят нас послать на учебу.
— Аулом управлять захотела! Сначала собственным хозяйством обзаведись, — недовольно бросила реплику старуха в черном халате.
Но Джумагуль не ответила, не взглянула даже в ее сторону.
— Новая власть за справедливость борется. За то, чтоб землю — беднякам, богатство — всем поровну, женщина — одинаковые права! Вот за что стоял Айтбай-большевой! Теперь каждый поймет, кто его убил.
— Правильно говорит!
— Аллах еще покарает ее за эти слова!
— Услышал бы мой муж... — заговорили женщины, когда Джумагуль смолкла.
— Сказки! — рассмеялась румяная упитанная девушка с серебряным арабеком в носу и, взяв горлянку, не спеша отправилась в аул. За ней потянулись другие.
Возвращались с канала небольшими группками — по двое, по трое. Кто-то потешался над пламенной речью брошенной жены Турумбета. Другие переговаривались между собой, тихо, чтоб никто не подслушал. Третьи шли молча, задумавшись.
Замыкали цепочку Джумагуль и дочь Танирбергена.
— Не так я все... — досадовала Джумагуль. — Вот чувствую, а сказать не умею.
Турдыгуль не ответила. Погруженная в себя, будто и не слышала, о чем говорят, и такое безразличие ко всему, такая безвольная покорность были в ее лице, что Джумагуль испугалась.
— Послезавтра среда. Выйдешь, как договорились.
— Зачем? — равнодушно спросила Турдыгуль.
— Я буду ждать тебя... В город отвезу.
Девушка отрицательно покачала головой:
— Теперь уже не нужно... Что мне там делать?
— Учиться будешь! — настаивала Джумагуль. — Так ведь думал Айтбай?
— Айтбая больше нет...
— Что ж ты будешь делать?
— Не знаю... Может, умру... А может, замуж выйду... за ишана... Как родители скажут...
Джумагуль ужаснулась. Собрав всю волю, старалась растормошить девушку, вызвать в ней какие-то чувства, пусть даже боль. Но усилия были напрасны — девушка оставалась глухой к словам, нечувствительной к боли.