Аману она полюбилась много больше, чем медведь. Просил меня поменяться с ним. И даже родители уговаривали отдать. А я не менялась намеренно, чтобы подарить на его день рождения, через три месяца. И, как мне казалось тогда, чтобы усилить радость от получения игрушки, я запретила ему прикасаться к машинке. Заперла подарок на ключ в серванте, через стекла которого бедный ребенок каждый день любовался столь желанной машинкой и не мог коснуться ее. Когда я приходила со школы и заставала его скромно стоящего на стуле, восхищенного, но не смеющего ослушаться и поддаться искушению (он знал, что ключ от дверцы лежит в одной из полок того же серванта), сердце мое замирало, а глаза мгновенно намокали. Но я твердо решила стоять на своем.
До дня рождения оставалась неделя, когда к нам наведались гости – из села – дальние родственники, вместе со своими друзьями. Всего человек пять – три женщины и двое мужчин. Родственники – как родственники, друзья – как родительские друзья. Посидели, как всегда, шумно. Громко смеялись, облобызали нам с Аманом по очереди все лицо, а одна женщина с необычной прической – пышно накрученные волосы, обрамляющие лицо и выкрашенные в цвет являющий собой нечто среднее между красным и фиолетовым – и вовсе посадила его к себе на колени и не хотела отпускать. Обнимала. Целовала. Угощала сладостями. Щекотала. Смешила. Да так к нему подладилась, что братик и сам уже не прочь был находиться в ее компании.
Последние тосты сорвались с уст. Папа с братиком проводили гостей. После, все вместе стали прибираться. Мы с Аманом носили все со стола из гостиной на кухню, где Мама мыла посуду, а Папа сразу сушил ее полотенцем и расставлял на место.
Закончили мы поздно. Стоило мне прикоснуться подушки – я сразу уснула. Ночью я проснулась от громких разговоров чужих людей в родительской комнате. Когда я направилась к ним, я увидела распахнутой входную дверь и на пролете стояли мужчины. В комнате стоял Папа и женщина в халате. Мама сидела с Аманом на руках. Братик заболел.
– Ничего страшного. Типичное отравление. Не переживайте!.. Промывание желудка мы сделали. К утру поправится, – заключила женщина и стала собираться уходить.
– А если… – не договорила Мама.
– Женщина, не надо загадывать! Вот когда «если», тогда и поговорим, – потрясла она рукой. – До свидания!
Весь следующий день, Аман пролежал без сил. Лицо его было бледным и даже зеленым, как вены под кожей. Когда я звала, он открывал опухшие глаза и удивленно смотрел на меня словно, не узнавая, и только через несколько секунд с трудом пытался улыбнуться. За день, он с трудом проглотил пару ложек супа и выпил неполный стакан воды. Разговаривать он не мог, разве только шепотом. Конечности обессилили и будто увяли. Ночью этого рокового дня он стал тяжело дышать и обливаться потом. Мама держала его на руках. Сама, не зная, для чего… скорее, чтобы себя успокоить, нежели ему помочь, она покачивала братика и едва сдерживала слезы. Ее, полный отчаяния взгляд, искал помощи от кого угодно то и дело, устремляясь к двери. Отец побежал встречать скорую.
Вдруг, Аман перестал дрожать, дыхание выровнялось, он открыл глаза и сосредоточенно осмотрелся. Увидел Маму и, высвободив руку из окутывавшего пледа, приложил ладонь к ее лицу со словами: «Не плачь Мама! Все будет хорошо. Вот увидишь». Затем, нашел меня взглядом и, улыбнувшись, произнес:
– Жезай эже, можно я поиграюсь с вашей машинкой? Пожалуйста!
Я дернулась бежать за игрушкой, но он остановил меня в дверях.
– Не сейчас! Завтра!.. Когда я выздоровею, – он закрыл глаза и с улыбкой, спрятавшись в халате Мамы, добавил, – какая же все–таки машинка классная.
Мои дурные мысли те, про которые я давно забыла, снова накатили, будто и не уходили вовсе. В панике я бросилась за игрушкой. Не помня себя, силясь скорее открыть сервант ключом, разбила стекло и порезала руку. Я не почувствовала боли. Мама вскричала навзрыд. Я бросилась к ним. Мама рыдала, склонив голову над мертвым братом, чья маленькая, пухлая ручка безжизненно свисла к полу.
Кровь из порезанной руки текла и, разливаясь по машинке, капала на пол до тех пор, пока я не потеряла сознание.
Когда я проснулась, страшные сны воплотились в реальность. Рука еще болела в области кисти, и я не совсем могла управлять пальчиками. Папа пришел на помощь с медработниками. Те привели меня в чувства, перевязали рану и констатировали смерть Амана. А Папа все спрашивал их: «Точно?.. Это, уже точно?.. Вот, прям точно–точно? Может укол сделаете? Просто побольше какой–нибудь, помощнее? Прошу, ну, сделайте! Что вам жалко, что ли!..», а потом, обняв Маму, горько заплакал, как Аман, когда–то. От обиды. От того, что не может ничего сделать.