Амана похоронили.
Через три дня не стало Папы. Он напился и в пьяной драке нарвался на нож. Попали в сердце. Скончался на месте. Что–то мне подсказывает, что он намеренно не увернулся – специально дал себя ударить, как раньше. Подзаряжать было нечего – сгорели батарейки внутри.
Братик ушел, а за ним сразу Папа. Один удар судьбы Мама выдержала, но последовавший – стал роковым. Традиции, чтя провожали усопших. И на третий день, когда слез уже не осталось, когда тронулись мужчины в путь на кладбище, женщины по обычаю остались – не положено им хоронить… даже самых близких… родных. Все что могут – истошным воплем проводить в последний путь любимого человека. Так мы и сделали. Все что осталось внутри не излитого… всю скорбь и боль утраты женщины выплеснули в слезах и криках. Родственники, соседки, подруги. Бабушки, тети, девочки. Все старались исполнить обряд как положено. Все, кроме Мамы. Она стояла неподвижная, безучастная, словно случайно, внезапно здесь оказалась и до сих пор не понимает, где она и что происходит. Женщины постарше, схватив за руки дергали, пытаясь расшевелить и заставить ее выполнить достойно свой последний долг перед мужем. Чтобы не пожалеть после… чтобы не увидели очи черные и не стали злые языки говорить то, чего не было. Чтобы не подумали собравшиеся, что обидой сердце Мамы поражено. Спасибо добрым старушкам. Ведь они хотели, как лучше… Хотели сделать все правильно, как полагается, чтобы убить в зародыше домыслы, предположения и фантазию ненавистников. Но все было бесполезно. Мама уже ничего не понимала. Мы стучали по выключателю, пытаясь включить лампочку, которая перегорела вместе со всеми проводами.
Маму забрали в психиатрическую больницу. Ее отстраненные, отсутствующие взгляды вернулись с новой силой, но со дня смерти родных, она перестала смотреть в недосягаемость через пол. Теперь смотрит только вверх, через потолок. Бога в глаза проклинает, а может братика и Папу ищет. Кто знает? Не говорит же совсем. Только «Несправедливо!» и произносит без конца. До сих пор не узнает меня. Много лет прошло прежде, чем я узнала от врачей, которые и сейчас Маму лечат, что брат испустил последний вздох свой с улыбкой, сказав: «Несправедливо!».
А еще, спустя много лет, я вспомнила ту женщину из села, которая у нас гостила, когда прочитала в журнале про китайскую розу – гибискус – цветок смерти с лепестками красно–фиолетового цвета.
Ну, вот и все! Вроде, пока работает. Осталось найти огонь, чтобы сжечь написанное и уже навсегда распрощаться, отпустить прошлое. Надо уговорить Ваню одолжить спички. Хотя, вряд ли получится. Другие тоже не дадут. Заведение серьезное – правила здесь строгие. Шутить не любят – сразу в рубаху оденут. Так–то я нормальная. Единственное, как только вижу солнышко – впадаю в беспамятство.
Конец