Аллу жалко было до слез. При такой мамочке не с кого было брать пример бедной девочке. Другие дочки не позволяют собой помыкать подонкам, которым предложить нечего, кроме дикого брега Иртыша. А во всем мамочка ее виновата! Вот так же носилась с каждым, кто на дороге валялся! И сразу у нее не любовь начиналась, а решение чужих проблем, которых все больше становилось. Ах, у лилипутика ручки — тоньше лютика…! И все при ней себя вели, будто такие же лилипутики, как этот Дюймовка, который бабам даже за стирку подштанников не платил!
Потом она некстати вспомнила, сколько подштанников перестирала поганцу Рудику, потом Славику, потом Леониду Борисовичу… и поняла, что, если срочно не примет душ, то придушит или взорвет к чертовой матери этого гаденыша.
Выйдя из ванной, она спокойно легла на диван, подняв ноги на подлокотник.
— Так ты вообще помогать мне не собираешься, что ли? Ведь совещания уже начались! Ты чо разлеглась тут коровой-то? — в искреннем недоумении спросил ее Дюймовка. — Ты же сама захотела мне помочь, прачкой на неделю устроиться!
— Я передумала, — строго сказала Белла Юрьевна. — От моей жизни действительно остался последний дюйм, поэтому я стану наслаждаться им не в качестве прачки, а в качестве… мм…хотя бы вольной пташки. Поэтому давай договоримся, что впредь каждый будет решать свои проблемы самостоятельно.
Не обращая внимания на голимый мат, доносившийся с подоконника, она повернулась на диване и укрылась пледом с головой.
Как же она любила в детстве те сказки, которые и вспоминала-то нынче с неимоверными трудностями! Все вылетело из головы с этими ее Рудиками-Эдиками, прости Господи. Как все просто было в этих сказках! Помог ты — тебе тут же помогли, да еще и полюбили до гробовой доски… Потом не надо бегать по чужим квартирам на свиданки с чужими мужьями, не надо сглазы снимать и о дочке, сбежавшей от жизни такой, переживать… Все вранье, все! Боже, какое циничное вранье! Но, поглядев на нахохлившегося на подоконнике Дюйма, Белла Юрьевна опять ощутила острый приступ жалости. Она встала и пошла на кухню готовить второй завтрак себе и постояльцу.
За едой решили прийти к компромиссу. Решили в налаживающихся взаимоотношениях не скатываться к пошлятине отечественных сериалов. Не молоденькие уже. Решили, что прогуляться перед офисом с моционом будет полезно для решения общих проблем. А потом решили, что Дюймовка должен теперь всячески развлекать Беллу Юрьевну за кормежку. Поэтому на вечер наметили купание в его новой ванне с игрушечными шампунями и зеркалом с ящичками. За это Белла Юрьевна даже пообещала Дюйму совершенно бесплатно постирать подштанники.
Лучшей точки обзора бывших владений, кроме как в роскошном декольте Беллы Юрьевны и придумать нельзя было. Поэтому оба долго веселились, устраиваясь относительно друг друга удобнее.
К штаб-квартире Белла Юрьевна отправилась в приподнятом настроении, практически избавленная от сглазов и комплексов прошлого. За серебряную цепочку, чтобы не утонуть в лифе, осторожно придерживался лапками Дюймовка и рассказывал ей разные смешные случаи про мужей, которые некстати возвращались из командировок.
Белла Юрьевна остановилась напротив главного входа в помпезное здание, которое совсем недавно было детским садом «Белочка». Совещание закончилось, строгая публика, оживленно переговариваясь, чинно, по-хозяйски выходила из офиса, ожидая маневрирующий транспорт. Дюймовка даже неосторожно высунулся по пояс из декольте. Чувствовалось, что раньше он тоже любил такие моменты. Так же стоял он на первой ступеньке лестницы, любовно поглаживая перила из лакированного французского ореха, провожая радушным хозяином всех тех, кто, похоже, вовсе не грустил нынче, отправив его в мир сказок и преданий. Но… но теперь на первой ступеньке лестницы стоял Павел Миронович Сбруев — его правая рука, человек, который был обязан ему буквально тем, что вообще жил еще на свете. Сбруев не только провожал всех с точно таким же самодовольством, которым еще вчера лучился Дюймовка, но и явно кого-то высматривал.
Засовывая Дюйма поглубже, Белла Юрьевна отлично понимала все накатившие на него эмоции. Но с удовольствием человека, который привык наслаждаться роскошью все зависимости от того, кто за нее заплатил, она жадно рассматривала заграничные машины и строгие стильные костюмы мужчин. Вдруг она заметила в углу дворика, огражденного кованной чугунной решеткой, машину, возле которой стояла чем-то знакомая ей женщина.
— Это кто? — тихо спросила она Дюйма.
— Моя жена, — ответил он ей, глядя, как Сбруев радостно подбегает к его благоверной и целует ее в щеку, особо не скрываясь от холопствующего контингента.
— А знаешь, я ее вчера у Кургузихи видела! Точно! В этой самой машине! — подвела итоги расследования Белла.
Всю обратную дорогу Дюйм сидел, не высовываясь, полностью отдавшись эмоциям.
— Вот сука! И Сбруев — сука! Но Светка-то, Светка какая с-сука! — шипел он, сидя на косточках бюстгалтера, щекоча горячечным, воспаленным дыханием пышную грудь мадам Винкерштейн.
— Прекрати немедленно! Ты мне весь бюстгальтер слюнями забрызгал! — ежилась от щекотки Белла Юрьевна. Из глубины души у нее поднимался едва сдерживаемый смешок. Она старалась не вспоминать, как хозяин только что виденного ею великолепия появился в ее доме с пестиками и тычинками, как он опасливо пристраивался к розовому унитазу, а давеча грязно ругался в недрах ее нижнего белья.
По правде сказать, всех гостей бывшего Дюймовкиного кукольного домика она почему-то навязчиво представляла на территории своего подоконника, с их машинками, шоферами, их игрушечной любовью и страстями-недомерками… Она никак не могла понять, что же такого в них… ненастоящего? Точно! Детский сад «Белочка» слепо пробиваясь сквозь дополнительный этаж, лепнину, помпезные колонны и мансарду с тарелками мобильной связи, окрашивал деловитую суету бывшего скромного дворика устойчивыми ассоциациями с уютом давно забытых детских игр в дочки матери…