— Пожалуйста, мистер Холмс, я готов помочь вам разрешить его, если это в моих силах. Только прошу вас иметь снисхождение к вторичности изложения, с которым вы столкнулись в моём лице.
— Хорошо, я попробую изложить суть моего вопроса. Поскольку эта информация должна быть доступна всем, то мне представляется, что обилию сложных терминов могли бы соответствовать какие-то простые символы, из которых при необходимости можно легко развернуть и воссоздать все необходимые атрибуты двух типов мировоззрения в зрительной памяти любого человека.
— Совершенно верно, мистер Холмс. Такие простые и доступные символы существуют и о них мне много рассказывали русские: это мозаика и калейдоскоп. Каждый человек при желании может понять, чем отличается «мозаика» от «калейдоскопа». Все стекляшки в мозаичной картине взаимосвязаны: достаточно сдвинуть с места или повернуть одну стекляшку, как это непременно скажется на положении не только соседних стекляшек, но и находящихся на большом расстоянии друг от друга. И хотя отдельные фрагменты картины могут претерпеть некоторые искажения, в целом её содержание останется неизменным, как бы не крутили саму картину. При желании мозаичную картину можно рассмотреть до нужной детальности; можно выделить, запомнить и воспроизвести в зрительной памяти как отдельный её фрагмент, так и картину в целом.
Другое дело «калейдоскоп»: малейший поворот или даже простое встряхивание этой игрушки изменяет содержание возникающей в глазке калейдоскопа картины; причем каждый раз картина будет новой и завораживающе причудливой. Но, в отличие от мозаичной картины, очередную картинку «калейдоскопа» невозможно ни предсказать, ни воспроизвести в зрительной памяти. Почему? — Потому, что все картинки калейдоскопа содержательно пусты, поскольку взору наблюдателя предстаёт всё та же бесформенная груда стекляшек, но отраженная в системе зеркал. Эта система зеркал и улавливает самые незначительные изменения расположения в груде стекляшек, которая наблюдается в «глазке» калейдоскопа.
Поскольку явление, получившее название мировоззрения, принадлежит к бессознательным уровням психики, то слова «мозаика» и «калейдоскоп» — всего лишь символы, указующие на две его разновидности, которые обладают всеми перечисленными выше свойствами «мозаики» и «калейдоскопа» соответственно. Любые другие типы мировоззрения можно свести к этим двум. Миропонимание — порождение того типа мировоззрения, которому привержена психика человека, но поскольку оно принадлежит сознанию, то и выражается в определённой лексике. То есть, мозаичному мировоззрению будет соответствовать мозаичное миропонимание, а калейдоскопичному мировоззрению — калейдоскопичное миропонимание. Отсюда можно сделать вывод, что мозаичное мировоззрение едино и целостно, и всё в нём причинно-следственно обусловлено. В таком мировоззрении мир предсказуем, то есть он устойчив в смысле предсказуемости под воздействием внутренних, внешних изменений и управления. Другими словами, любые новые факты, события, явления и процессы, ставшие достоянием мозаичного мировоззрения, только дополняют и детализируют содержание уже сложившейся целостной картины мира. Отсюда в мозаичном миропонимании естественно вырабатывается представление о познаваемости объективной реальности.
В отличие от мозаичного мировоззрения, мировоззрение калейдоскопическое — набор ничем не связанных случайных фактов, событий, явлений и процессов. В таком мировоззрении мир не обладает устойчивостью в смысле предсказуемости, что означает: всякие новые факты, события, явления и процессы, ставшие достоянием калейдоскопического мировоззрения до неузнаваемости изменяют всю картину мира, что в общественном сознании закрепляется в стереотипе о непознаваемости мира.
Поэтому, когда речь заходит о мировоззрении, сознание обозначает словами только какие-то первичные предельно обобщающие категории, о которых мы уже говорили и которые условно можно разбить на две группы:
· материя, информация и мера;
· материя, энергия, пространство и время.
При этом вторая группа образов по существу является вторичной по отношению к первой (что-то наподобие зеркального отображения или «эха» первой) и принимается в качестве первичной ошибочно теми, чье мировоззрение более склонно к калейдоскопическому видению мира.
Отсюда те, кто оперирует на бессознательных уровнях психики первой группой образов, воспринимают бесконечную вселенную как процесс триединства материи, информации и меры, и мир для них предстаёт в виде целостной мозаичной картины, в которой всё причинно-следственно обусловлено. Те же, кто на бессознательных уровнях психики оперирует второй группой образов (материя, энергия, пространство и время), воспринимают окружающий мир как калейдоскоп ничем не связанных меж собой случайных событий.
Слова «материя, информация, мера, энергия, пространство, время» — только «пальцы», указующие на объективные явления, предстающие на бессознательных уровнях психики в виде образов, трудно различимых уже потому, что они воспринимаются в качестве предельных, первичных и обобщающих всё. И каждый, кому эти образы предстают на уровне сознания, волен называть их своими словами, опираясь на доступный его профессиональному уровню понятийный и терминологический аппарат. Вы, наверное, знаете, мистер Холмс, как почитают в России Пушкина?
— Да, господин Салем, в день моего вылета из Лондона мы с моим другом Ватсоном много говорили о Пушкине и пришли к выводу, что его творчество каким-то таинственным образом связано с «пикниками».
— Я скажу больше, — подхватил новую тему Салем и раскрыл свою папку с бумагами, которую он забрал из кабинета. — Русские утверждают, что Пушкин на генетическом уровне владел знаниями уровня древнеегипетских иерофантов. Его дед по материнской линии принадлежал к знатному эфиопскому роду, среди которых были и те, кто восходил к одной из правящих династий древнего Египта. К этому можно добавить, что одна из жён Моисея, о котором даже Фрейд писал, что он был египтянин из жреческого сословия, — была эфиоплянка. То есть Пушкин на уровне информации, передаваемой по линии родовых эгрегоров, мог отличить исторически реального Моисея от Моисея, описанного в Библии, и одним из аргументов этого может служить отрывок из его ранней поэмы «Гаврилиада».