Я включил телевизор, опять Горбачев. В моей прежней жизни он умер в августе две тысячи двадцать второго года, глубоким стариком. Сейчас я смотрел на него, молодого, брызжущего с экрана словами и оптимизмом и жалел. Жалел, что он не дожил до того правительства, которое бы его повесило. Но, историю не переделать. Или?..
Или, все-таки, история меняется?
Вот взять сегодняшнее ЧП. В своей первой жизни я не пошел устраиваться в «Р. И. П.», и с Вальком в этот день мы на пляж, естественно, не поехали. Та тетка-пловчиха наверняка прожила прекрасную жизнь, не подозревая, что могла бы получить гарпун в мягкое место. А сейчас?
А сейчас я поменял решение, пошел на новую работу, в результате поменялись события. А как в глобальном смысле? В масштабе страны? Мира? Меняется ли вся взаимосвязь событий в стране и в мире, если сменить один маленький винтик в системе? И еще один вопрос не давал мне покоя: а та ли это реальность, в которой я когда-то жил? Был ли «Р. И. П.» в моей прошлой реальности?..
Жорес Алферов. Насколько я помню, в конце восьмидесятых он директорствовал в ленинградском физтехе Академии наук. Генерал Рохлин, тоже если не ошибаюсь, был в это время на Кавказе. Почему они сейчас в Барнауле?..
Я прошел в свою комнату и, не раздеваясь, завалился на кровать. Скорее бы завтра. Пройти эту чертову медкомиссию и выйти на работу. Надеюсь, я получу ответы на свои вопросы.
Где-то гуляли, и похоже, серьезно. В открытое окно ворвались звуки чужого веселья.
«Есаул, есаул, что ж ты бросил коня, пристрелить не поднялась рука»…
Газманов. Я улыбнулся, вспомнив, как лихо он скакал по сцене на палочке, изображая есаула. Твою ж дивизию, православный казак иудейского вероисповедания, подумалось вдруг. Но тут же одернул себя: у культуры нет национальности.
«Атас!» — заорала где-то у соседей следующая песня.
«Атас! Веселей рабочий класс! Пускай запомнят гады нас! Малина-ягода, атас! Атас! Атас!»…
Рабочего класса не будет — именно, как класса. Останется рабсила — так будут называть рабочих людей новые «хозяева» жизни. А вот всевозможные «малины» расползутся по стране и расцветут пышным цветом. До такой степени, что будет казаться, будто вся страна живет не по закону, а по понятиям.
«После длинного дня трудового, спи спокойно, родная страна», — за окном вовсю веселились, а мне подумалось, что ловить «банду и главаря» в реальной жизни никто не будет.
За окном высоким женским голосом, перебивая музыку, прокричали:
— Мальчишки, что вы все про войну, да про войну? Поставьте что-нибудь лирическое!
«Ягода-малина, нас к себе манила, ягода-малина с собою в гости звала»…
Твою ж дивизию, хуже только «розовые розы Светке Соколовой», — подумал я, но в окно уже ворвалась следующая песня:
«Кони в яблоках, кони белые, как судьба моя, кони смелые. Скачут-цокают, да по времени, а я маленький, ниже стремени»…
Вдруг подумалось, что почти про меня. Тоже скачу по времени, и рядом с такими фигурами, как Рохлин и Алферов я мелочь. Но вот насчет «ниже стремени» — это еще посмотрим!
Однако — ничего не бывает зря.
Зачем-то я нужен именно здесь и сейчас.
Что ж, завтра узнаем.
Глава 6
В шесть уже был на ногах. Отец спал, не стал его будить. Мама с дежурства придет к девяти часам. На кухне на столе немытая сковорода. Что ж, рад что картошка отцу понравилась. Сообразил себе бутерброд, налил стакан холодного чая. Наскоро позавтракал, вымыл посуду.
До санатория ехать далеко, считай на другой конец города, и я не стал мешкать. Быстро собрался, сунул паспорт и направление на медкомиссию в свою старую барсетку, купленную еще перед армией, и вышел из квартиры.
Утро встретило меня духотой, какая бывает перед дождем. Невольно вспомнил день своей смерти — там, в двадцать пятом году. Такой же душный день был. После того, как первый шок от моего переноса в это время прошел, я будто несусь по инерции. Нет времени остановиться и подумать. А проанализировать ситуацию просто необходимо.
На остановках народу — не протолкнуться. Каждый автобус едва закрывал двери, закончив посадку — и не всегда водителю удавалось сделать это с первого раза. Всегда находился кто-то, кто, повиснув на подножке и держась руками за спины вошедших, напирал, пытаясь утрамбовать народ хоть чуть-чуть: «Ну еще, ну ужмемся немного!»…
Подошла тройка. Длинный, желтый «Икарус», на мое счастье, сочлененный черной гармошкой с «прицепным вагоном». Дачники — бабки в выцветших платках и мужики с потемневшими от загара лицами — напирали на автобусную дверь, как штурмовики на баррикады. Одна, с большой самошитой сумкой, уткнулась мне в бок острым локтем, стараясь оттолкнуть и пролезть вперед.