— Ты же говорил, пальцы вонять будут? — улыбнулся я.
Легонько так поддел, по-дружески.
— Да плевать, — он как загипнотизированный пихал в рот следующий кусок, едва дожевав этот. — Слуш… Это рыбка особая или вся такая вкусная?
— Обычный судак, — сказал я. — Хочешь пожирнее — бери леща, он сочнее. Щуку если будешь брать — крупную не бери, жёсткая, зараза.
Шульгин внимательно слушал, не отрываясь от пива и рыбы.
— Окушки тоже хорошо заходят, только чистить их запаришься, — продолжил я. — Пелядку не бери, она вся выращенная в рыбном хозяйстве, жирная до приторности, да ещё дорогущая, хотя… для тебя-то бабки не показатель. Плотва неплохо идёт, главное — смотри, чтобы рыба не пересушенная была и брюшко не пожелтело, а оставалось серебристое, такое, будто солью натёртое. Тогда точно вкусно будет.
Он даже глаза прикрыл на секунду, смакуя вкус солоноватой рыбы, перемешавшийся с терпкой горчинкой разливного пива. Пенка осталась на верхней губе, и он невольно смахнул её рукавом, тут же забыв о своей брезгливости.
Как будто и в нём проснулась память прошлой жизни.
— Ё-моё, а классно ведь! — удивлённо протянул он, с жадностью прикладываясь к кружке снова. — Ничего себе, живой вкус!
Он ещё раз крепко потянул пиво, громко выдохнул и уже более уверенно, не церемонясь, отодрал от судака ещё кусок, торопясь снова запить.
Глаза Шульгина блестели. Похоже, он окончательно вошёл во вкус.
К нашему столику нерешительно подошёл представитель местного колорита — мужичок неопределенного возраста, на вид — где-то между сорока пяти и пенсией. Несмотря на жару, он был в старомодном, поношенном пиджаке, брюках, давно и бессовестно утративших стрелки, и в извечном комплекте кухонных аристократов — «шлёпанцы плюс носки».
На плече уныло висела сумка неопределённой формы — то ли усохший портфель, то ли распухшая барсетка. Потёртая кожа когда-то была дорогой, а теперь грустно свесила куски лакировки, отсвечивая пятнами былой роскоши.
Лицо у этого «колорита» было интеллигентное, с лёгкой еврейской печалью и глазами, словно у спаниеля, которого давно не выпускали гулять. Волнистые, давно нестриженые волосы с проседью усиливали сходство с песиком сей породы. Но не с рыжим аглицким кокером, а с русской разновидностью, в окрасе которой имеется благородная седина.
Черты лица мелкие, измученные многочисленными жизненными бурями. Фигура живая, но хиленькая, я бы сказал даже, местами утонченная.
— Господа! — торжественно начал он, описав в воздухе элегантный жест артиста. — Я дико извиняюсь!.. Не соблаговолите ли вы угостить страждущего сей божественной амброзией?
— Господа в Париже сидят, — хмыкнул я. — Тебе чего? Пива налить?
Вместо прямого ответа «спаниель» неожиданно продекламировал стих:
Весной цвели вокруг девчата,
Духи пьянили, ароматы…
Мужчины млели виновато,
Но пиву были больше рады.
— О, да ты у нас чтец-декламатор, — усмехнулся я, протягивая ему полную кружку из нашего с Колькой стратегического запаса.
Мы к тому моменту успели ещё раз отстоять очередь и запастись очередной порцией.
— Покорнейше мерси, товарищ-благодетель, — проговорил он с благодарным, коротким и отточенным, как у конферансье, поклоном одной головой и тут же жадно припал к кружке.
Буквально за несколько секунд выдул половину, шумно выдохнул, крякнул с удовольствием и, поставив кружку, жалобно уставился на нашу рыбу.
— Да бери уже, — кивнул я.
Он проворно цапнул вяленого судака и с неожиданным профессионализмом принялся аккуратно его шелушить тонкими, ловкими пальцами.
Я вдруг обратил внимание на его пальцы — аккуратные, ногти чистые и коротко подстриженные, ладони без единой мозоли. Натуральный интеллигент, только давно и крепко потрёпанный алкоголем и жизнью.
— Позвольте представиться! — картинно взмахнул он рукой, едва не снеся со стола кружку. — Савелий Натанович Мехельсон, поэт-идеолог и основоположник неоклассического алкогольного символизма в отечественной поэзии.
— Макс, — пожал я ему руку.
А сам задумался — это когда он такое основал? В 90-х? Или всё-таки ему не так много лет, как кажется, и это какой-нибудь неудавшийся перезрелый КВНщик или как их сейчас называют? Стендапер?
— Коля, — нехотя буркнул мой товарищ, подозрительно принюхиваясь к новому знакомому. Но, почувствовав лишь добротный пивной перегар, а не смрад немытого бича, пересилил себя и сдержанно протянул ладонь в ответ.
— Ха! Поэт… — удивлённо воскликнул Шульгин. — Первый раз с поэтом бухаю.