— Ты знаешь, о чём я. Тот, что с моста сиганул. Кабан. Андрей Владимирович Шустов, — проговорил я. — У него в крови нашли остатки какого-то вещества. И не только у него. У Савченко тоже. Еще пропал Столяров, здоровый мужик, будто сквозь землю провалился. Всё это одна цепочка, к бабке не ходи. И ведет она к вашему Инженеру.
Сметанин отвернулся к окну, а я тем временем продолжал:
— Такое ощущение, что здесь кто-то ставит адские опыты. На первый взгляд, да, звучит как бред. Но нитки ведут туда же. Я сам всё видел. Когда мы брали Дирижёра. Он раскидал спецназ, как котят. В крови у него было то же самое вещество.
— Ну, так пиши рапорт, — скривился Сметанин. — Только кто тебе поверит? Всё это… косвенно.
— Мне и не надо, чтобы верили, — отрезал я. — Мне надо, чтобы руки развязали. И только. А они у меня, как видишь, теперь свободны.
Я дёрнул дверь «Газели».
— Ладно, Аркаша. Пошёл я воздухом свободы дышать. Наслаждаться. Тебе этого долго не видать. А может, и никогда.
— Сука… — проскрежетал он сквозь зубы.
— Что ты сказал? — обернулся я.
Он не стал свои слова повторять, глаза отвёл.
Я шагнул назад, заглянул в салон и ладонью влепил ему звонкий подзатыльник.
Бульдог вздрогнул и втянул голову в плечи.
Я вышел из «Газели» и захлопнул за собой дверь.
Я вышел на работу. Стоило мне переступить порог, как всё вокруг будто ожило.
Дежурный майор Ляцкий, сидевший в своём аквариуме, привычно что-то строчил в журнале, морщил лоб и крутил авторучку в пальцах. Завидев меня, он сначала оторопел, потом рывком поднялся, нацепил фуражку и, вытянувшись, отдал мне воинское приветствие. Я не удержался — козырнул ему в ответ. Конечно, больше шутливо, ведь сам был без форменного головного убора.
Если раньше меня знали в отделе как «Максимку-штабиста», незаметного тихоню, который больше бумаги листает да в компьютере копается, то сегодня всё было иначе. Когда я шёл по коридору, каждый норовил пожать руку, улыбнуться, что-то сказать. У кого-то проскакивало короткое «Молодец», кто-то одобрительно кивал, а кто-то просто облегчённо выдыхал — мол, живой, вернулся. По глазам я видел: моё возвращение они воспринимают как знак того, что отдел выстоял.
На утренней планёрке тоже царило оживление. Обычно скучное совещание сегодня было больше похоже на подведение итогов большой кампании. Мордюков, как обычно, сидел во главе стола, но на этот раз сияя, как начищенный медный самовар. Голос у него был бодрый, даже с оттенком гордости. Он вещал, что проверка из главка завершена, и по результатам написана справка «довольно лояльная». Все выявленные недостатки, мол, устранены «в ходе самой проверки», и теперь отдел работает, «как часы». Слушая его, я краем губ улыбался.
Все понимали: дело было не в его чутком руководстве.
Причина в другом. Наш отдел неожиданно оказался в центре событий, о которых говорили не только в области, но и дальше, выше. В тихом Новознаменске разоблачили кандидата в мэры Валькова, вытащив на свет его криминальное прошлое и похоронив политическую карьеру. Здесь же вскрылась тёмная история московского следователя по особо важным делам. И всё это — с подачи нашего отдела. Точнее, я везде маячил в эпицентре, хоть мою фамилию и не выносили отдельной строкой в официальных отчетах.
Под конец планёрки Мордюков, выдержав паузу и откашлявшись, сказал:
— Берите пример с товарища Ярового. Буквально недавно стал оперуполномоченным, а уже такие дела провернул.
Зал шумнул одобрительным гулом. Я почувствовал, как Оксана, сидевшая напротив, бросила на меня одобрительный взгляд.
Главк, разумеется, тоже не стал рушить эту картину. В Москву ушла справочка: мол, в отделе порядок, коллектив работоспособный, выявленные недочёты устранены, дисциплина на уровне. Всё ради того, чтобы не портить репутацию отдела, который уже прогремел на всю страну.
В кабинет Кобры мы вошли всем составом уголовного розыска. Обычно такие сборы начинались с того, что она, уперев руки в бока, проходилась по каждому: кому втык за просроченный материал, кому за «висяк», кому за недоработку на выезде по дежурным суткам. В такие минуты даже матерые опера сидели, как школьники перед директором. Но в этот раз всё было иначе.
Оксана сидела за своим столом, аккуратно сложив перед собой бумажки, и, что удивительно, улыбалась. Лицо её казалось расслабленным, глаза — спокойными. В голосе не было той привычной жёсткости, с которой она обычно ставила задачи.
— Ну что, мужики, — сказала она, посмотрев на нас, — живы-здоровы, работаем дальше. Дела у нас, как всегда, не ждут.
И начала раздавать поручения. Спокойно, размеренно, без привычного нажима. Кому — проверить информацию по квартирной краже на Ленинской, кому — добить материалы по драке в ресторане, кому — отработать новых свидетелей по наркоте. Слова её, вроде бы, всё примерно те же, звучали непривычно мягко, как будто она сама ещё не до конца верила, что вся эта круговерть последних дней закончилась и можно снова вернуться к обычной работе.