— Ах ты… сука… пусти! — хрипел он, глаза лезли из орбит. — Пацаны! Помогите!
Те всё слышали, но только прыснули громче.
— Совсем ты, Рыжий, ослабел! — фыркнул худой. — Девку оприходовать не можешь! С бабы снять просит! Ха-а-а!
Никто и не подумал двинуться к нему. Им казалось, это игра, какая-то странная прелюдия.
А Евгения уже душила его, вцепившись в шею, прижимала к себе, не давая ни шанса. Рыжий извивался, пытался ударить её, но замахнуться не мог — она держала его слишком близко. Выходили лишь неуклюжие тычки кулаками, которыми он бил её по голове и плечам. Но, казалось, ей было всё равно. Будто она и не человек вовсе. Будто кукла, ожившая машина.
И тут Рыжий взвыл, дико, как раненый зверь: Евгения вцепилась зубами ему в ухо.
— А-а-а, сука! — успел только выкрикнуть он, а в следующее мгновение Евгения рванула челюстями.
— Она мне ухо откусила! — захрипел он, завывая, и только тогда до зэков дошло: это не игры, не прелюдия, а нечто совсем другое. Не женщина перед ними, а что-то, что нельзя было назвать человеком.
Евгения отпустила Рыжего, выплюнула кусок уха, глаза её горели. Тут же она схватила с земли камень и со всей силой обрушила на висок Рыжему.
Тот дёрнулся, попытался отстраниться, держась за окровавленное ухо, между пальцами хлестала кровь. Но удар пришёлся точно, хрустнуло. Звук был мерзкий, будто кто-то раздавил переспелый плод.
Рыжий дернулся ещё раз, и крик его оборвался навсегда. От удара один глаз вытек наполовину из глазницы, со стороны того самого виска, куда пришёлся камень.
Зрелище было страшное, но зэки ничего не могли видеть — он был к ним спиной. Лишь увидели, как Рыжий завалился на бок, рухнул на землю со спущенными штанами и больше не поднялся.
Железнозубый и худой стояли несколько секунд, ошеломлённые, переваривая увиденное.
— Какого хера! — взревел Кирпич, глядя в сторону кустов. — Что у вас там происходит⁈
Он рвался броситься туда, где слышались вопли и возня, ещё раньше, но понимал: оставить вход без присмотра — значит, дать малахольным шанс. Он уже видел, как ветки, которые его люди натолкали в проход, кто-то изнутри тушит и затягивает внутрь, освобождая лаз. Вода шипела, пламя ослабевало.
«Сейчас освободят проход и полезут!» — мелькнуло в голове.
Бах! Он выстрелил в завал. Грохот ударил в скалы, но в ответ не донеслось ни стона, ни крика. Пустая трата патрона. А их оставалось катастрофически мало. Кирпич перезарядил, стиснул ружьё так, что побелели пальцы, и навёл ствол в тёмный лаз, следя, как одна за другой ветки исчезают в пещере.
И тут раздались крики с той стороны, где скрылись его люди. Хриплый, надтреснутый голос взвыл в агонии, потом прорезался визг:
— Кирпич! Помоги! — выскочил худой из кустов, спотыкаясь, глаза вытаращены. — Она ёб**тая! Она распорола Димона! Вскрыла брюхо его же ножом! А Рыжему башку проломила!
Кирпич только сильнее стиснул ружьё. У него по спине пробежал холодный пот.
— Стой здесь! — рявкнул главарь, указывая худому на вход. — Смотри, чтоб малахольные не вышли!
Он вскинул ружьё и сам метнулся в кусты, туда, откуда ещё недавно неслись вопли. Раздвинул ветки — и замер.
На земле лежали два тела. Димон с железными зубами — рот раззявлен, металл отблёскивает в лунном свете, глаза остекленели и уставились в ночное небо. Живот распорот, словно когтем огромного зверя — одним движением. Рядом — Рыжий, лицом в землю, сбоку вся голова в крови, размозжена в кашу.
Оба — стопудово мертвы. Без шансов. Хотя это совершенно невозможно. Не бывает такого…
— Где ты, сука⁈ — рыкнул Кирпич, крутясь на месте. Он мотал ружьём, тыкал стволом в каждую тень, что могла показаться силуэтом той твари, которая вышла на них в облике женщины. — Где, сука⁈ Почему⁈ Как так⁈
Он понимал: вдвоём с Генкой, с худым, что остался у входа и сейчас трясся, как осиновый лист, они вряд ли смогут одолеть малахольных. Да и не только их — хотя бы даже и ту, что резала его людей, как свиней на бойне.
В стволе — предпоследний патрон. Один ещё в кармане. И всё.
И тут со стороны пещеры раздался дикий крик. Он захлебнулся, сорвался на хрип и затих.
Кирпич не видел, как из темноты, прямо перед входом в пещеру, вынырнула она — голая, вся в крови. В руке нож. Она вонзила его худому в спину, по самую рукоять. Тот выгнулся, захрипел, а она выдернула клинок и ударила снова. Ещё, ещё. И даже когда он повалился лицом в землю, она успела нанести ещё два удара, тыча уже в мёртвое тело.