С улицы донесся рванный хрип.
— Тварь! Ты что сюда забрался? Козел дранный, выходи быстро!
«Все-таки без предупреждения — входить не стоило!» Ноги в старых калошах, грязные штаны, распахнутые полы куртки — все, что он мог видеть. Макс ждал, что существо с дубиной попытается повторить попытку. Но там, похоже, тоже выжидали.
— Что притих? Вылазь!
Макс помедлил. Получать по шее без шанса быть выслушанным — та еще перспектива.
— Съебался отсюда, урод! — С силой, больше для эффекта, нежели эффективности Макс пнул по брезенту и резко выскочил на улицу. Низкорослое, со спутанными волосами существо, ощерив беззубый рот, держало дубину наготове.
— Ты чего полез сюда?! Зажигалкой туда-сюда, спалить нас хотел?! — На свету существо отдаленно напоминало женщину. — Хрен тебе! Я тебя за этот дом сама урою!
— Ты что, звезданулась?!
— Так и передай своим, что мы никуда отсюда не денемся! Никуда! Мы здесь останемся, хоть бульдозерами давите, хоть заживо жгите! Насмерть стоять будем! Понятно вам?!
В порыве запала бродяжка еще раз махнула палкой, но теперь так — не сильно, а больше для острастки. Макс перехватил ее на лету и резко дернул на себя. Рывок вкупе с силой земного притяжения оторвал бродяжку от земли и, та полетела вниз. От неожиданности или страха, она покатилась прочь и громко завопила: «А-а-а! Помогите — убивают!». Несмотря на шум бульдозеров, крик сразу же услышали. Копошившиеся дотоле люди прекратили свое занятие и уставились на кричавшую рядом с Максом бродяжку. От толпы отделился сгорбленный, бородатый, в лыжной шапочке бродяга и, с трудом передвигая ноги, направился в их сторону. Ничего хорошего его визит не сулил.
— Ты зачем женщину обижаешь?
Бродяга говорил почти шепотом. По крайней мере, Максу так показалось. Сиплый голос больше походил на трение шершавых досок — неразборчивый и отталкивающий. Зубов у мужчины не было, а растрескавшиеся губы едва угадывались под грязной бородой. Он смотрел на Макса: карие, с красными прожилками, глаза.
— Карпыч?!
Бродяга вздрогнул, но промолчал. Уже громче чужак повторил.
— Карпыч, ты что, меня не узнаешь?!
На морщинистом лице появился вопрос: «Кто это? Откуда он знает меня? Я его не помню».
— Чего-то не признаю, — Карпыч пожал плечами.
— В натуре! Вот ты даешь! Совсем башка у тебя, видать, варить перестала?! Своих и не узнаешь.
Карпыч осторожно улыбнулся. Парень, похоже, и вправду его знал. Да и базар у него был, как у своего. Только чистенький вид как-то не вписывался в его речь.
— Карпыч, хрен ли, ты стоишь?! — Притихшая было, бродяжка дала о себе знать. — Врежь ему! Он землянку нашу спалить хотел, зажигалкой там туда-сюда. А ты лыбишься! — Женщина отползла за ноги Карпыча и теперь тявкала, как моська, из-за укрытия.
— Да погоди ты! — Карпыч легко пнул ее. — Не видишь, знакомые мы.
Макс тоже улыбнулся.
— Да это ж — я! Максим! Максик! Ты, что — все забыл?! Забыл, как меня по адресам возил?! В аэропорт, к американцу?
Карпыч бессильно улыбнулся, медленно развел заскорузлыми руками и отрицательно покачал головой.
— Что-то не припоминаю. Давно это было.
Макс все понял. В этом «не припоминаю» правды было больше, если бы тот просто сказал «нет, не помню». Карпыч, действительно, не помнил его. Да и кем Макс был для него?! Один из десятков, ничем не примечательный раб, бесправный житель подземелья. Вряд ли кем-то большим. Помнить пацанов, чьи судьбы он ломал тогда еще могучими руками, Карпыч был не обязан. Он и не помнил. Сейчас эти руки, красные и распухшие, тряслись мелкой дрожью и были покрыты язвами. Да и сам Карпыч выглядел не лучше. Объемное пузо его куда-то исчезло, будто выгнулось в обратную сторону. Плечи, выпирая костьми, казались прямоугольными. А золотые зубы, некогда блестевшие в самодовольной улыбке, исчезли в небытие, будто провалились внутрь. Перед Максом стояло бледное подобие прежнего Карпыча — Цербера, державшего в напряжении всех жителей подземного царства. Время не пощадило его.
— Ты что, его знаешь?! — Бродяжка удивленно переводила взгляд с Карпыча на Макса.
— Конечно. Он же раньше меня по всей Москве катал. Да, Карпыч?
Карпыч молчал. Обрывки воспоминаний пытались достигнуть поверхности, но прорваться сквозь толстую корку лишений никак не могли.