Движения толстяка все убыстрялись, потом он обмяк, подмяв ее под себя. «И как она не скинет его тушу?» — удивилась Инесса.
— Твое время истекло, — безразлично произнесла женщина. — Мне надо одеваться. Слезь с меня.
Дождавшись, пока толстяк исполнит приказание, она встала и, наскоро одевшись, вышла. Инесса едва успела отпрянуть, но женщина уже ее заметила.
— Видела все? Да, бежать тебе надо, прав лейтенант.
— Вы…
— Да, я от него. Тихо, тихо. Покажи мне дорогу к твоей спальне, а когда я уйду, одевайся и соберись в дорогу. Еду припаси, запасную одежду, плащ понезаметнее. За час до рассвета я их приведу. Будь готова сразу же пойти с ними.
— А… а потом куда?
— Думаю, в Ствангар. В Конфедерации вас выследят. Все, пошла, мне некогда. Проклятье, вместо того, чтобы работать, спасай тут всяких барышень… И этот урод мог бы быть и пощедрее…
Кружка опрокинулась, выливая дешевое пойло в глотку, и с грохотом встала на место. Лейтенант Лендгрейв почувствовал, как в горле полыхнуло, на глаза навернулись слезы, а в голове зашумело. Зелье хорошее — скоро он впервые в жизни нажрется до полного скотства, а мерзавку-память свалит картечь хмельного. Но пока она не сдавалась, в голове снова и снова звучали те проклятые слова. Столь же безнадежные и беспощадные, как команда: «Бросить оружие!» в устах собственных командиров. А ведь Инесса просто сказала, мол, не судьба нам, и не пара мы друг другу. Ее отец еще и вволю наиздевался над «нищими вояками».
— Чтоб им…, ядро в глотку забили, а пушку в задницу! — заплетающимся языком произнес лейтенант и влил в глотку остатки тошнотворного пойла. Еще вчера он был готов, если понадобится, брать дворец Теано штурмом, а уж вызвать «жениха» на дуэль и выпустить кишки сам Единый велел. Но если она согласна на свадьбу, и все будет уже завтра — что он может изменить? Она ведь все решила сама… — … проклятая!
— Ты решил сожрать все хмельное в заведении?
Насмешливый, неприкрыто язвительный голос. И в то же время такой притягательный… Эта женщина знает толк в соблазнении. Лейтенант поднял налившуюся свинцом голову, и постепенно хоровод бесчисленных отражений встал на свои места. Покачиваясь, как палуба десантной баржи при легком волнении, вокруг нарисовались закопченные камни очага, по летнему времени темного и холодного, залитый пивом, хлебными крошками, заставленный грязными тарелками, оставшимися с ночи, стол. Днем гудевшая до рассвета харчевня всегда пуста, она начнет наполняться, когда солнце коснется краем моря. А на рассвете пьянчужек уводят домой жены, рыбаки уходят на промысел, воры и проститутки отсыпаются после трудовых ночей. Сейчас во всем зале сидел он сам и рослая белокурая женщина, явно с Севера — в платье с огромным, прямо-таки неприличным вырезом на груди и алой косынке. Одна из тех, на кого он теперь наверняка спустит все жалование.
— Ага. Да что все пойло мира по сравнению с ее глазами! — рука снова потянулась налить, но женщина ее перехватила. И оказалось, что унизанная браслетами и перстнями изящная рука незнакомки на удивление сильна. Наверное, она смогла бы удержать даже стреляющий мушкет. Лендгрейв машинально отметил высокую, выглядывающую из-под платья грудь, золотистую от южного солнца кожу, чувственные алые губы, подведенные ярко, но со вкусом. Но самое главное — на плече красавицы лежала толстенная коса соломенного цвета. А зеленоватые глаза смотрели, кажется, в самую душу. Сколько ей лет? Таким с виду не дашь более двадцати, а потом окажется — тридцать пять. Даже удивительно, при ее-то профессии.
— Ну да, ну да, — какой у нее грудной, бархатистый голос. Интересно, за сколько ее можно снять? Раз водка не помогает — может, поможет шлюшка? Спросить, что ли, за сколько можно с ней уединиться? — Ее глаза, его улыбка… Знаешь, уже даже не интересно, лейтенант.
— Кто… сказал?
— Да нашивки твои. Как свинья, в форме пьянствуешь, а еще офицер! — И какое право она имеет делать ему замечания? Чай, не капитан Марциони на построении. — Женщины становятся шлюхами, мужчины уходят в запой, считая, что во всем виновата судьба. А на самом деле во всем виноваты мы сами. Вот что ты сделал для своей любви?
Вопрос повис в воздухе. Говорить не хотелось, в том числе и потому, что нечего было возразить. В голове шумело, во рту полыхал пожар, руки и ноги едва слушались. Что и говорить, хорошее было зелье. Еще и трех чарок не выпил, а встать уже не получится. Но в голове отчего-то прояснилось. «Нечего мне морали читать, — всплыла обженная мысль. — Твое дело в постели скотов ублажать, а не людьми их делать».