— Хорошо, я вас понял.
Гао Ютан, видя, что я произнес эту фразу после некоторого размышления, подумал, что не все потеряно, и поспешно сказал:
— Хорошо, хорошо, вы еще подумайте, а я приду еще раз через несколько дней.
Он ушел от меня полный надежд. Однако когда он пришел вторично, меня уже не было в Тяньцзине.
Ко мне в те дни постоянно приходили люди, рассчитывавшие узнать какие-либо новости или подать дружеские советы. Я получал также множество писем с советами и предостережениями. Было даже письмо от одного представителя моего рода Айсинь Гиоро, который советовал мне "не принимать бандита за отца и дорожить моей репутацией в глазах китайцев". Но я уже весь был в мечтах о реставрации и на все советы не обращал никакого внимания. Я твердо решил не открывать своих намерений и в интервью тяньцзиньскому журналисту упорно отрицал какое-либо намерение уехать на Северо-Восток. Мог ли он знать, что в день выхода газеты с моим интервью я уже находился на японском пароходе, направлявшемся в Инкоу!
Не могу не упомянуть о событии, которое произошло за два дня до моего отъезда. В мою комнату вбежал запыхавшийся Ци Цзичжун, мой приближенный, со словами: "Беда! Бомбы! Две бомбы!"
Я сидел на диване и с испуга даже не мог подняться. С трудом я понял, что только что приходил незнакомец, который принес подарок с визитной карточкой бывшего советника главного штаба по охране общественного порядка Ухао Синьбо.
Незнакомец оставил подарок и ушел. Ци Цзичжун, как всегда, осмотрел его и в корзине с фруктами обнаружил две бомбы.
Не успела утихнуть возникшая паника, как прибыли японские полицейские и офицеры из штаба и забрали бомбы. На следующий день переводчик Ёсида доложил мне, что в штабе уже проверили обе бомбы и установили, что они изготовлены на военном заводе Чжан Сюэляна.
— Императору Сюаньтуну не следует больше принимать посторонних людей, — посоветовал мне Ёсида. — Лучше уехать как можно скорее.
В те дни я получил и немало писем с угрозами. Так, в одном из них говорилось: "Если ты не уедешь отсюда, береги свою голову!"
Особенно напугал меня один телефонный звонок. Ци Цзичжун сказал мне, что звонил официант из ресторана "Виктория", который предупреждал меня не ходить в эти дни туда обедать, так как мной интересовались несколько "подозрительных личностей". Официант, проявивший такую заботу обо мне, сказал также, что у этих подозрительных лиц под одеждой, вероятно, было спрятано оружие. Самым удивительным было то, что он смог распознать в них посланцев Чжан Сюэляна.
Не могу сказать, что за человек был этот официант, но Ци Цзичжуна я не забуду никогда. Он был моим слугой, я привез его с собой из Пекина. Он появился во дворце после роспуска евнухов. Тогда это был молодой человек, которому я очень доверял. Во время Маньчжоу-Го я послал его учиться в военную академию в Японию. Впоследствии он стал офицером в марионеточных войсках Северного Китая. После освобождения Китая он был репрессирован за контрреволюционную деятельность. Когда я выехал из Тяньцзиня на Северо-Восток, он был одним из троих моих сопровождающих и знал каждый мой шаг.
Только много лет спустя я понял, почему японцы и Чжэн Сяосюй так хорошо были осведомлены обо всех моих делах, почему они знали буквально о каждом моем шаге и разыгрываемый мной спектакль (хотя артисты играли довольно плохо) имел такой эффект. Все это было неразрывно связано с именем Ци Цзичжуна.
Вслед за бомбами, анонимными письмами, телефонными звонками произошел тяньцзиньский инцидент. Японцы с помощью предателей и переодетых сыщиков организовали волнения в китайской части города (это тоже было одним из "художеств" Доихары). На территории японской концессии был введен комендантский час, и всякое сообщение с китайской частью города прервано. Около ворот Тихого сада для охраны появились броневики, и он оказался отрезанным от внешнего мира. Пропуск имели только Чжэн Сяосюй и его сын Чжэн Чуй.
Впоследствии, вспоминая об этом, я думал, зачем Доихаре понадобилось так срочно перевести меня на Северо-Восток. Если это произошло не потому, что представители группировки молодых офицеров Квантунской армии хотели отделаться от тех, кто выступал против них, и не по каким-либо другим причинам, а только потому, что боялись, как бы я снова не изменил своих намерений, то нужно сказать, что они слишком переоценивали влияние на меня окружающих. Фактически к этому времени не только я принял твердое решение, даже Ху Сыюань, Чэнь Цзэншоу и другие люди, находившиеся под влиянием Чэнь Баошэня, изменили свои позиции. Они отказались от прежней позиции "наблюдателей" и начали активно налаживать связи с японцами. Однако они по-прежнему боялись положиться на военных и считали, что лучше поддерживать связь с японским правительством. Все эти перемены, как и перемены, происшедшие со мной лично, были обусловлены лишь одним: все мы боялись упустить удобный случай, боялись, что нам не достанется тот лакомый кусок, который нам уже поднесли ко рту. Во время переговоров с японцами окружавших меня людей прежде всего беспокоил вопрос о том, смогут ли они в будущем занять высокие посты. Поэтому они предлагали, чтобы "право использовать людей" принадлежало мне. А что же касается экономических интересов страны и т. д., то ими, по их мнению, можно было поступиться, лишь бы получить это "право". Сразу же после моей встречи с Доихарой Чэнь Цзэншоу подал мне доклад, в котором, в частности, говорилось: "…можно подписать с Японией соглашение, уступив ей право использовать дороги, шахты, торговлю, но право использовать людей должно полностью остаться в наших руках. Лишь в этом случае Вы можете согласиться выехать на Северо-Восток".