Томас почувствовал холодок, спускающийся по позвоночнику. Он вспомнил новостные ленты двухмесячной давности – скончался известный физик, ведущий специалист по квантовым вычислениям. Умер от осложнений дегенеративного синдрома. Его вдова получила соболезнования от министра науки.
"Я заменила его лекарство. Не сразу, постепенно. Сначала через день, потом каждый день. Он умер через две недели – тихо, во сне. Все решили, что это прогрессирование болезни. Даже вскрытие не выявило ничего подозрительного".
Пальцы Томаса замерли над клавиатурой. Женщина продолжала исповедь:
"Он оставил мне все. И теперь я понимаю, что мой любовник интересовался не мной, а наследством. Он исчез через неделю после похорон. А я осталась наедине с тем, что сделала".
Последовала пауза, а затем:
"Отец, я не ищу прощения. Я не заслуживаю его. Я просто больше не могу носить это в себе".
Томас глубоко вздохнул. В прошлой, домракобесной жизни, когда он был профессором теологии и семиотики, он написал целую монографию о природе исповеди как семиотическом акте – передаче бремени греха через языковые знаки. Теперь, в мире, где само понятие греха было объявлено "когнитивным искажением", эта теория приобрела новое, горькое значение.
"Ваш грех тяжек, дитя мое", – медленно набрал он. – "Но нет греха, который нельзя было бы искупить искренним раскаянием и делами покаяния".
Он помедлил, подбирая слова. Случай был сложным – не просто убийство, но и нарушение множества других заповедей. И все же его долг – предложить путь к искуплению, а не осуждение.
"Для начала вам следует анонимно связаться с медицинскими властями и сообщить о враче, предоставившем вам запрещенный препарат. Это предотвратит возможные будущие смерти".
"Я не могу, отец", – ответ пришел мгновенно. – "Он работает в Департаменте когнитивного здоровья. Если я заговорю, они узнают, что я обращалась к исповеди".
Томас нахмурился. Связь с Департаментом делала ситуацию гораздо опаснее. Эта организация, созданная для "лечения религиозного мышления", обладала почти неограниченной властью. Они могли не только стереть воспоминания человека, но и полностью переписать его личность через "когнитивную коррекцию".
"Тогда ваша епитимья будет иной", – решил он. – "Вы должны использовать унаследованные средства на анонимную помощь страдающим от того же заболевания, что и ваш муж. Найдите способ финансировать исследования или обеспечить лечение тем, кто не может себе его позволить".
Он продолжил, описывая молитвенную практику и размышления, которые она должна выполнять ежедневно. Хотя официально даже мысленная молитва считалась признаком "когнитивного заражения", для подпольных верующих она оставалась основой духовной жизни.
"Я отпускаю тебе грехи во имя Отца и Сына и Святого Духа", – завершил Томас традиционной формулой.
"Благодарю, отец", – был ответ, и соединение прервалось.
Томас откинулся на спинку кресла, чувствуя тяжесть в груди. Эта исповедь потрясла его сильнее, чем он мог ожидать. Не столько из-за тяжести греха – за годы подпольного служения он слышал немало шокирующих признаний – сколько из-за упоминания Департамента. Связь между исповедью и правительственным органом, ответственным за преследование верующих, была тревожным сигналом.
– Осталось десять минут, – напомнила Майя через наушник. – Еще один ждет.
Томас кивнул и подключился к последней исповеди вечера. Эта оказалась короткой – молодой человек, судя по стилю общения, признавался в мелких нарушениях корпоративной этики и сомнениях в официальной идеологии рационализма. Ничего необычного, но Томас все равно уделил этой исповеди полное внимание, ощущая священную ответственность за каждую душу, доверившуюся ему.
Когда сеанс завершился, и соединение с защищенным сервером было разорвано, Майя снова заговорила:
– Можно задать вопрос, отец?
– Конечно, – ответил Томас, потирая переносицу под очками. Глаза устали от всматривания в экран в темной комнате.
– Вы верите, что это помогает? Я имею в виду, все эти исповеди, отпущения грехов… В мире, где само понятие греха считается устаревшим психологическим конструктом?
Томас позволил себе слабую улыбку. Майя не первый раз задавала подобные вопросы. Ее собственная вера – упрощенная форма дзен-буддизма, адаптированная для выживания в пост-религиозном мире – была более философской, чем догматической. Для нее помощь подпольной церкви была больше актом сопротивления системе, чем религиозным служением.