- И что?
- А что бы ты сделал?
- Уволил бы… в два счета.
- Ну, положим, в два счета, может, не удастся, а уволить по собственному желанию - попробую.
- М-да-а…-тянул Сорокин.- Вот если бы удалось вытолкнуть такого удава.
Вошел Прокушев. Бросил портфель на приставной стол, развел руками:
- Не понимаю, что тут происходит?
И тотчас же, вслед за ним, без стука и разрешения, влетел Анчишкин.
Прокушев визгливым, почти женским голосом велел секретарше позвать Горбачева. Он был секретарем партийного бюро.
- Братцы! - взмахнул руками директор. - Что происходит?.. Нет, вы посмотрите, Анчишкина увольняет. Да Анчишкина, если бы мы захотели все вместе, и тогда бы уволить не могли. Да он же в номенклатуре! Да его только председатель Комитета, и то с согласия коллегии, отстранить может.
- А я его и не отстраняю - он сам уходит.
- Я ухожу! - вскочил Анчишкин.- Ну уж извините - я вам этого подарка не сделаю.
- А как быть с прогулами? Четырнадцать дней все-таки. Вы сами расписались - сдали деньги в бухгалтерию. Наконец, вон… докладная Маркуса у меня - две недели не был на работе, а его заставил отмечать в табеле.
- Меня отпускали.
- Я вас не отпускал, а директор… Он, во-первых, должен был меня уведомить, а во-вторых, на день, на два может отпустить. Если же все-таки вам предоставили отпуск, моя резолюция должна быть.
Анчишкин сел в угол дивана и то пожимал плечами, то руками всплескивал. Прокушев не знал, куда себя деть: он то присаживался к краю стола, то принимался ходить по комнате. Горбачев вышел, а Сорокин и Панкратов то выходили из кабинета, то приходили. Они были взволнованы, втайне, конечно, держали мою сторону, но молчали. Директор приблизился ко мне:
- Иван Владимирович, ты что - серьезно что ли?
- Вполне серьезно.
- Как понимать - месть за Блинова?
- Как хотите, так и понимайте.
- Да это антисемитизм! Он же юдофоб! - вскричал Анчишкин.
- Вы человек русский, я - русский. Где же вы нашли тут антисемитизм?
- Да нет, что с ним говорить! - обращался Анчишкин к директору.- Он же из старой гвардии. Так при Сталине людей ломали.
- Почему при Сталине? Совсем недавно вот из этого кресла вы Блинова выкинули. Уж какой человек - не вам чета! На фронте батальоном командовал, кучу орденов заслужил и ногу потерял, а вы его… вон как крутанули. И никто никого не обвинил в русофобии. И директора нашего сталинистом не обзывали,- Юрий Львович вполне современный человек!
Потом мы с директором вдвоем остались. Потряхивая головой и поправляя воротник, будто он давил шею, Прокушев проговорил:
- Месть за Блинова все-таки?
- Не месть, а четырнадцать дней прогула.
После паузы я сказал:
- Юрий Львович, давно хотел спросить: зачем вам Анчишкин? Работник он никакой и человек нечестный: одних своячков в план тащит. Ну, если бы мы их не отваживали, не вышибали из плана - какие бы книги вы выпускали? Скажите по совести: неужели вам не жалко русского леса, труда типографских рабочих? Ведь в этих книгах ничего нет. Я каждую рукопись читаю. И вижу ваших молодцов - и его, и ваших.
- Моих? Ну-ну,- договорились. Да я о Есенине пишу, я его от рапповцев, от тех же сионистов отстоял. Не будь моих работ, вы и теперь не знали бы Есенина. Говорите, да не - заговаривайтесь. Я человек государственный, мне книга нужна, а не своячки, как вы выражаетесь.
- А дайте ваш портфель, вынимайте рукопись.
Прокушев нехотя раскрыл портфель, извлек объемистую рукопись. Это был сборник произведений известного автора, секретаря Союза писателей, еврея. И сборник состоял из всякой мелочи. В пору своей работы в какой-то городской газете этот автор писал антирелигиозные заметки, крушил попов, храмы, русских православных людей. Теперь он собрал эти заметки в отдельный том и предлагал к изданию.
- Вот она - секретарская литература. Скоро пойдет завотдельская и еще какая-нибудь. А куда же бедному российскому писателю податься? Раньше Циолковский в Калуге издавался. Теперь там издательства нет. Прикрыли. А в Москве да в Питере вот эти… ваши подопечные издаются. Так, может быть, нам и совсем прихлопнуть русскую литературу?
Вошел Анчишкин, и снова возобновилась баталия. Я сказал:
- Хорошо. Если вы не хотите кончить дело миром, я всю эту историю выношу на обсуждение коллегии Комитета. И там буду стоять насмерть. А если и там меня не поддержат, подключу органы правосудия. До Верховного суда дойду. Там, кстати, подниму и всю историю с оплатой труда художников. Все. Я свое сказал.
Поднялся и пошел домой.
На следующее утро Анчишкин принес заявление. Прокушев на работу не пришел. И мы еще долго не видели его в издательстве.
Жизнь подтверждала мое давнее наблюдение: наш противник в разгоревшейся идеологической войне прямой атаки не выдерживает.
Глава третья
Дней восемь после того директор на работе не появлялся. Рассказывали, что на квартиру к нему каждый день приезжает врач - профессор Баженов, он будто бы дает сеансы психотерапии - воспитывает волю, характер, готовит пациента к большим нервным перегрузкам. Так тренеры натаскивают спортсменов, сержанты и офицеры отрабатывают приемы предстоящего боя.
Профессор этот, кроме того,- главный врач одной из кремлевских больниц, известный в медицинском мире человек. Вот на таком уровне шла подготовка нашего директора к будущим баталиям, которые, как я мог понять, ими заведомо планировались.
Однажды Баженов появился в издательстве, зашел ко мне. Мужчина лет пятидесяти, интеллигентный на вид, вел себя скромно, даже будто бы чего-то стеснялся. И цветом лица, глаз, волос походил на нашего директора, и так же был неспокоен, будто сзади к нему кто-то подкрадывался.
- Хотел бы вас и Валентина Сорокина видеть у себя дома,- неожиданно предложил он.- У меня маленькое торжество, был бы рад…
Я отнекивался, ссылался на занятость. Профессор настаивал. Несколько раз, как бы мимоходом, повторил, что он главный врач кремлевской больницы, у него связи. И если надо будет кого-нибудь из сотрудников полечить, устроить в клинику, к светилам… Я к вашим услугам.
Такая надобность в большом коллективе случается; мы недавно устраивали в больницу малолетнего сына Сорокина,- мальчика соглашались положить, а мать с ним - ни в какую! Пришлось похлопотать. А тут… «к вашим услугам».
Я согласился.
- Ну ладно, мы с Сорокиным заедем.
Записал адрес, и мы расстались.
Вечером после работы приехали по адресу. Дверь открыла молодая полнотелая девушка в необычайно короткой юбке и невообразимых клетчатых чулках. Прошли в тесный коридор, и я слышал, как за спиной звонко щелкнули замки - сразу два или три.
Прошли в комнату,- она оказалась единственной. И, кроме хозяйки, никого не было. Стол был накрыт. Стояли бутылки вина, соки.
- Садитесь, пожалуйста. Вы - здесь, а вы…
- Не беспокойтесь. Спасибо. Но где же хозяин?
- Ах, не ждите его! Он задержался на службе, просил его извинить.
Все было странно в этой квартире и никак не похоже, что здесь жил профессор. Даже не было ни одной книжной полки.
И как-то неприятно резануло это… «он задержался на службе».
Мы были голодны, и Сорокин уж взялся за графин, но я надавил под столом на его ногу, взглядом показал: «Не торопись!» А хозяйке сказал:
- Подождем хозяина.
Мне вспомнилась история, случившаяся недавно с моим приятелем, профессором Педагогического института М. Его уговорили возглавить одну очень большую киностудию. Десятки и даже сотни киносъемочных бригад разъезжались отсюда ежегодно по городам и весям страны, по близким и дальним странам мира. Здесь находился громадный денежный пирог, из которого ловкие люди выхватывали солидные куши на свое прокормление, а точнее сказать, на обогащение. Но главными, конечно, были идеология, политика. Через объективы темных дельцов, хитроумных политиканов доверчивый славянский люд - и не только славянский! - смотрел на мир, формировал свои понятия о происходящих событиях. Здесь обделывала свои дела плотно сросшаяся, густо и широко разветвившаяся сионистская рать - на манер того, как она работает в средствах телевидения, в музыкальных и театральных центрах, на радио и телевидении всего мира.