Я была в замешательстве.
— Да, конечно…
Я не могла прийти в себя от удивления. Я бы никогда не подумала о таком объяснении. Оно явно было намного похвальнее другого, про исповедь, которое выглядело довольно натянутым.
— Похоже, я тебя поразил! — воскликнул довольный Фараг. — Ладно, дам тебе поработать. Читай дальше.
— Ладно. Увидимся за обедом.
— Мы за тобой зайдем.
Но я уже не слушала, не могла обратить на него ни малейшего внимания.
— Я сказал, что мы с Каспаром зайдем за тобой перед обедом! — довольно громко повторил Фараг, стоя в дверях. — Хорошо, Оттавия?
— Да, да… перед обедом, хорошо.
Данте Алигьери только что возродился для меня в новой форме, и я начала подумывать, что, быть может, Кремень был прав, утверждая, что «Божественная комедия» — инициаторская книга. Но, Боже мой, как все это могло быть связано со ставрофилахами? Я потерла переносицу и снова надела очки как следует, готовая с большим интересом и другими глазами читать те многие стихи, которые мне еще оставалось одолеть.
Фараг прервал меня, когда Вергилий с Данте стояли перед ступенями. Так вот, поднявшись на них, Вергилий говорит своему ученику, чтобы он смиренно просил ангела открыть засов.
Тогда ангел вытаскивает из-под одежды цвета золы или сухой земли два ключа: серебряный и золотой; вначале белым, а затем желтым ключом он, по словам Данте, открывает замки:
Хорошо, сказала я себе, если это не самый что ни на есть сборник инструкций для входа в Чистилище, то не знаю, что это вообще может быть. Несмотря на мой скептицизм, мне приходилось признать, что Глаузер-Рёйст был совершенно прав. Или по крайней мере так казалось, потому что мы не знали самого главного: где на самом деле находились Предчистилище, три алхимические ступени, ангел-хранитель и дверь с двумя ключами?
В обед, когда мы шли по вестибюлю тайного архива в сторону кафетерия, я вспомнила, что должна сообщить Глаузер-Рёйсту о временном перерыве в моем участии в расследовании.
— В воскресенье мне нужно продлить обет, капитан, — пояснила я, — и мне необходимо на несколько дней уединиться. Но в понедельник я обязательно вернусь к работе.
— У нас совсем нет времени, — сердито пробурчал он. — Только субботы вам будет недостаточно?
— А что такое продление обета? — поинтересовался Фараг.
— Ну… — смущенно ответила я. — Монахини ордена Блаженной Девы Марии продлевают свой обет каждый год. — Для монахини разговор о таких вещах — это разговор о самом личном и задушевном в ее жизни. — В других орденах послушники приносят вечный обет или продлевают его каждые два-три года. Мы это делаем каждый год, в четвертое воскресенье Пасхи.
— Обет бедности, целомудрия и послушания? — не унимался Фараг.
— Если быть точным, да… — ответила я, чувствуя все большую неловкость. — Но дело не только в этом… Ну, в этом, но…
— Что, разве среди коптов нет монахов? — выступил в мою защиту Глаузер-Рёйст.
— Есть, конечно, есть. Прости, Оттавия. Мне было очень интересно.
— Да ладно, ничего страшного, правда, — примирительно прибавила я.
— Я просто думал, что ты навсегда монахиня, — довольно не к месту пояснил профессор. — Очень хорошо придумано: продлевать обет каждый год. Так, если когда-нибудь передумаешь, можно спокойно уйти.
Ясный солнечный свет, косо лившийся из окон, на секунду ослепил меня. Сама не знаю почему, но я не сказала ему, что за всю историю моего ордена не было ни одного случая, чтобы кто-то ушел.