— Оттавия, дай мне руку, — попросил он, протягивая мне свою дрожащую ладонь. — Если мне придется умереть, мне хотелось бы держать тебя за руку.
Я, конечно, протянула ему руку, как я могла ему в этом отказать? Кроме того, мне тоже нужно было почувствовать хотя бы кратчайший контакт с человеческим существом.
— Капитан, — окликнула я. — Вы хотите помолиться?
Жар был адский, воздуха почти не оставалось, и я практически ничего не видела — не только из-за капель пота, которые стекали мне на глаза, но и потому что была без сил. Меня обволакивало сладкое забытье, жаркий сон овладевал мною, лишая меня последних сил. Пол, холодная железная пластина, на которую мы вступили, войдя в комнату, превратился в ослепляющее море огня. Все светилось оранжевым и красноватым цветом, даже мы сами.
— Конечно, доктор. Начинайте вы, я буду продолжать.
Но тут я поняла. Как все просто!.. Одного последнего взгляда, брошенного на наши с Фарагом переплетенные руки, было достаточно: в этой влажной от пота и блестящей от отблесков огня массе пальцы перемножились… Ко мне в голову как во сне вернулась детская игра, небольшая хитрость, чтобы не учить наизусть таблицу умножения, которой научил меня в детстве мой брат Чезаре. Чтобы умножить на девять, как объяснил мне Чезаре, нужно просто вытянуть пальцы, отсчитать от мизинца левой руки до множителя и загнуть этот палец. Число пальцев, оставшихся слева, будет первой цифрой произведения, а справа останется вторая цифра произведения.
Я высвободила руки из ладоней Фарага, который так и не открыл глаза, и снова повернулась к ангелу. На мгновение мне показалось, что я потеряю равновесие, но меня поддержала надежда. Оставлять нужно было не шесть звеньев с одной стороны и три с другой! Произведение было шестьдесят три. Но комбинацию «шестьдесят три» нельзя набрать на этом сейфе. Шестьдесят три — это результат, произведение двух других чисел, как в хитрости Чезаре, и как же их легко угадать! Это Дантовы числа: девять и семь! Девятью семь — шестьдесят три; семью девять — шестьдесят три, шесть и три. Другого варианта не было. Я вскрикнула от радости и потянула за цепи. Конечно, я бредила, в моем мозгу бушевала эйфория, являвшаяся результатом недостатка кислорода. Но эта эйфория подсказала мне решение: семь и девять! Или девять и семь — именно этот ключ сработал. Моим рукам было не под силу толкать и вытягивать звенья цепи, но какое-то безумие, сумасшедший порыв заставил меня снова и снова напрягать все мои силы, пока мне это не удалось. Я знала, что Бог помогает мне, я чувствовала на себе Его вдохновение, но, когда мне все удалось, когда камень с фигурой ангела медленно погрузился в землю, открыв нашему взгляду новый прохладный коридор, языческий внутренний голос сказал мне, что на самом деле наполняющая меня жизнь будет всегда противиться смерти.
Мы выползли из комнаты на четвереньках, заглатывая полной грудью воздух, который наверняка был старым и застоявшимся, но казался нам самым чистым и сладким, какой мы когда-либо вдыхали. Непреднамеренно и не задумываясь об этом, мы выполнили также последнее указание, данное ангелом Данте: «Войдите, но запомните сначала, что изгнан тот, кто обращает взгляд». Мы не оглянулись назад, и за нашей спиной камень снова закрылся.
Теперь проход стал широким, и дышать было легко. Длинный коридор с немногочисленными ступеньками, скрадывавшими разницу в уровне, вел нас к поверхности. Мы были изнурены, обессилены; перенесенное нами напряжение совершенно вымотало нас. Фараг кашлял так, словно вот-вот переломится пополам; капитан придерживался за стену и шел неуверенными шагами, а я была в полном замешательстве и хотела только выйти отсюда, снова увидеть широкие просторы неба и почувствовать на лице солнечные лучи. Никто из нас не мог выговорить ни слова. Мы продвигались вперед в полной тишине, если не считать прерывистый кашель Фарага, как, шатаясь, идут куда глаза глядят выжившие в страшной катастрофе.
Наконец, спустя час или полтора Глаузер-Рёйст смог погасить фонарь, потому что света, просачивавшегося через узкие вентиляционные отверстия, было более чем достаточно для того, чтобы спокойно идти вперед. Выход должен был быть где-то рядом. Однако, пройдя еще несколько шагов, вместо того чтобы очутиться на свободе, мы оказались на небольшой круглой площадке, похожей на лестничную клетку, размером приблизительно с мою комнатку в квартире на площади Васкетте, стены которой буквально заполонили греческие буквы длиннейшей надписи, выбитой в камне. С первого взгляда, судя по прочтенным мною отдельным словам, это было похоже на молитву.