— А твой приятель Галкин?
— А что Галкин? Он тоже не очень спешит ассимилироваться. Вон и девку в жены взял с прибабахом. Да ко всему прочему еще и Инга.
— Это он чтоб свою маму не расстраивать…
— Допускаю. Хотя всю сознательную жизнь косил под русского. А теперь, возможно, и у него возникли противоречия меж положением титульной нации и внутренним содержанием.
— А что Мостицкий?
— Да у него одних должностей с полтора десятка. И везде, куда ни сунься, в учредителях. Вот занялся бы, выдернул его и поспрошал…
— Куда теперь-то? — Скворцов криво ухмыльнулся.
— Направо, под арку, третий подъезд.
— Может быть, мне не стоит подниматься?
— На съедение хочешь меня оставить?
Скворцов заглушил двигатель и вышел из машины.
— Только не дол… — начатую фразу за него закончил приглушенный хлопок, и приятель Грибмана как-то безобразно упал в снег у переднего колеса.
Сразу за первым последовал второй выстрел — в лицо Сергея ударили осколки лобового стекла. Грибман, резко пригнувшись за панель, вырвал из кармана ПМ и выкатился из машины. Третья пуля ударила в левое плечо: чуть ниже и правей — и прощай, Нинон! Он перевернулся через спину, не спуская глаз с темнеющего входа в подъезд. А еще вчера лампочка горела! И восемь раз подряд нажал на спусковой крючок. Грохот такой, что уши заложило. Сергей, с трудом отыскав точку опоры, поднялся, с жалостью взглянув на расстрелянный пистолет, — перезарядить его было некому: запасная обойма в сейфе, да и левая рука повисла, как мокрая простыня на веревке в безветренную погоду.
— Выходи, сука! — срываясь на визг, заорал он. В темноте подъезда что-то стукнуло, послышался какой-то невнятный, тестообразный шлепок, и из дверей, буквально в чем мама родила, выскочила обезумевшая мадам. Полы халата расстегнуты, колени в грязи, и только по гордо вздымающейся груди Грибман узнал в ней свою ненаглядную.
— Сережа! — крикнула она. — Там в темноте кто-то… И я упала!
— А нехрен бегать по ночам, черти тебя б забодали! — Грибов обошел «Москвич» и склонился над Скворцовым. — Поднимись в квартиру, вызови ментов и «скорую». И Климычу позвони на «трубу». Его номер — первый в моем большом блокноте.
— Первый на букву «К»?
— Вообще первый, понятно?
— Да, — с некоторым сомнением проговорила Нинон. Она отправилась было к подъезду, но тут же замерла. — А как быть с этим?..
Сергей оставил тело Скворцова — теперь о нем позаботится патологоанатом — и, скрипя зубами, доковылял до двери подъезда. За ней темным мешком лежал труп, и под него натекло уже немало кровушки. Сергей ткнул тело носком ботинка — голова трупа откинулась в сторону.
— Нинон! Сними с него… — Грибман указал пустым стволом на темный лыжный шлем, натянутый до подбородка.
— Ну нет! Не могу!
— А как на кухне, курей на газу палить?! Не могу! Давай!
Нинон брезгливым движением стянула шлем с головы стрелка, и Сергей, нагнувшись, из оставшихся сил подтянул лицо убитого к свету:
— А я тебя знаю, сучья маска! Раньше надо было тобой заняться, старый ты пидор! — Грибман разжал кисть, и голова стрелка звонко стукнула в бетон. — Слушай, Нинон! Сегодня мы с тобой размножаться не будем… А вот грамм триста коньячку я бы выпил…
Глава 6
Отставному сержанту Роду Галлахеру, как многим и многим, очень нравился актер Дон Джонсон. Особенно в роли детектива Нэша Бриджеса. Нравилась его манера разрешать все спорные вопросы с помощью своего безотказного «сорок пятого». Нравилась манера одеваться — в ней не было и толики английского кондового консерватизма. И если допустить, что футболки под элегантными пиджаками вызывали у ветерана двадцать второго полка пятой бригады быстрого реагирования некоторое недоумение, то в целом образ воинствующего плейбоя был ему близок. Возможно, Роду была близка и некоторая неустроенность его телевизионного героя. Сам Галлахер был одинок, и весь его опыт, накопленный в попытках хоть как-то изменить сложившееся положение вещей, завести женщину, устроить генеральную приборку в доме, отведать рождественского гуся, запеченного заботливой хозяйкой, всегда сводился к краху. А жил Род в маленьком домике на одной из тупиковых улиц Ист-Сайда, куда пока еще не дотянулись загребущие руки застройщиков. Здесь из-под фундаментов облупленных домов таращилась совершенно марсианского цвета поросль. Здесь по ночам было так же тихо, как в прохладе старого, всеми забытого кладбища, и вся округа, казалось, умирала каждый вечер до утра, чтоб, проснувшись в который раз за последнее столетие, убедиться в собственном уродстве.