– Да будет тебе известно, Харальд не просто смелый воин, – продолжал Халльдор, не зная, что каждое его слово придает мне уверенности в том, что сам Один уготовил Харальду роль своего поборника. – Харальд покровительствует скальдам. Он может судить о поэзии, ибо сведущ в древних знаниях, как мало кто из живущих, и он щедро одаривает любого искусного скальда, воспевающего мир богов. Он ведь не просто знаток. Он и сам складывает прекрасные строфы. Большинство из нас, его дружинников, знает стих, сказанный им, когда он бежал из битвы, в которой убили его сводного брата. – Здесь Халльдор остановился. Потом набрал воздуху и произнес:
– Неплохо для пятнадцатилетки, раненного, бившегося на стороне проигравших в бою, где на кону стоял трон, – заметил он.
И вновь я почувствовал, что Один указывает мне путь. Мне тоже было пятнадцать, когда я сражался и был ранен в великой битве, в которой решалась судьба королевства, трон Ирландии. Норны, сплетающие судьбу человека, воткали схожие узоры в жизнь Харальда, сына Сигурда, и в мою. И теперь Один привел нас туда, где наши дороги пересеклись.
Шаги, раздавшиеся у меня за спиной, заставили меня обернуться. Вот он – этот человек собственной персоной. При солнечном свете, озарявшем этот лик морского орла, я увидел нечто, чего не заметил раньше: черты лица его были правильны и складны, оно было красиво, и только одно было странно – кривые брови: левая была гораздо выше правой. И я подумал, что кривизна эта – знак Одина, Одина одноглазого.
– Итак. Что ты думаешь об этом Аральтесе? – спросил орфанотроп Иоанн, когда я на другой день явился к нему с докладом.
Я заметил лежащий перед ним на столе кусок пергамента и предположил, что это письменный доклад из дромоса. Было хорошо известно, что имперские ведомства ни при ком не работали столь четко и быстро, как при Иоанне.
– В нем нет притворства, ваше превосходительство. В Норвегии его зовут Харальд, сын Сигурда, – отвечал я, стоя по стойке смирно и глядя на золотое полукружие. То был нимб святого на иконе, висящей на стене позади орфанотропа. Я все еще боялся этого человека и не хотел, чтобы он смотрел мне в глаза и читал мои мысли.
– А насчет россказней, будто он знатный человек?
– Это так, ваше превосходительство. Он состоит в родстве с королевской семьей Норвегии. Он и его люди пришли предложить услуги его величеству басилевсу.
– А что ты скажешь о состоянии его боевого духа и вооружения?
– Высочайший боевой дух, ваше превосходительство. Оружие наилучшее и в хорошем состоянии.
– А корабли?
– Требуют некоторого ремонта, но годны для плавания.
– Хорошо. Вижу, ты не тратил времени даром. Мои дотошные коллеги из ведомства дромоса позаботились напомнить мне о правиле, по которому никакой иноземный принц не может служить в имперской дворцовой гвардии. Это слишком рискованно. Вдруг у него появятся мысли, превышающие его положение. Но, думаю, что использовать этих варваров можно. Я пошлю записку аколуфу, начальнику гвардии, с извещением, что ты отозван для особых поручений. Ты будешь связным между моим ведомством и Аральтесом с его войском. Получишь добавочное вознаграждение сверх обычного жалования и, когда не будешь занят моими поручениями, продолжишь отправлять обычные обязанности гвардейца. Это все.
Я вышел и был тут же перехвачен секретарем. Он вручил мне свиток, я развернул его – это были письменные распоряжения для меня. Казалось, орфанотроп еще прежде, чем я явился к нему с докладом, уже все решил. Я прочел, что должен приготовить «гостя Аральтеса» к аудиенции с его императорским величеством басилевсом в день, каковой будет указан впоследствии. До того времени я должен помочь Аральтесу ознакомиться с устройством и боевым строением имперского флота. Я перечитал это распоряжение, ибо оно стало для меня неожиданностью. Имперский флот был скорее младшей ветвью имперских вооруженных сил, хотя считался сильнейшим флотом в Великом море. Я думал, что Харальд и его люди войдут в дружину «загородных варягов», полк иноземцев, в каковой входили армяне, грузины, валахи и прочие. Но нет – Харальду и его людям назначено было стать моряками.
Во время следующего посещения лагеря у Мамаса я рассказал об этих распоряжениях Халльдору, а тот в ответ только фыркнул.
– Разумно, – сказал он. – Мы привыкли биться на море. Но о какой такой подготовке к приему у басилевса идет речь?
– Вам придется хорошенько усвоить все мелочи, – ответил я. – Ничто так не гневит императорских советников, как ошибки в придворных обычаях. Это укрепляет их в мысли, что всякий, не знающий придворных обрядов, – невежественный и совершенно неотесанный дикарь, с которым не стоит иметь дела. Бывало, что прошения иноземцев отклонялись из-за какого-нибудь пустячного нарушения дворцового порядка. Например, посланник, прибывший ко двору и употребивший неправильный титул в обращении к басилевсу, получит отказ в дальнейших аудиенциях у императора, его посольские грамоты будут отозваны, ну, и так далее.
– И как же должен Харальд называть басилевса?
– Императором ромеев.
Это вызвало у Халльдора недоумение.
– Как же так? Это ведь Константинополь, а не Рим, да и есть же правитель Германии, именующий себя императором Священной Римской империи.
– Об этом-то я и толкую. Басилевс и весь его двор убеждены, что они – настоящие наследники Римской империи, представители ее истинного образа и продолжатели ее славы. Они готовы согласиться, что германец – римский король, но никак не император. Точно так же их священнослужители заявляют, что наиглавнейший священник Белого Христа – это их Великий патриарх, а никак не особа, сидящая в Риме и называющая себя папой. Кроме всего прочего, это объясняет, откуда взялась такая смесь латинского и греческого в воинских званиях – они говорят о декурионах и центурионах, словно это солдаты римской армии, но более высокие чины почти все носят греческие названия.
Халльдор вздохнул.
– Ну ладно, я надеюсь, ты сумеешь уговорить Харальда употреблять правильные слова и делать все, как положено. Не уверен, что он станет пресмыкаться перед басилевсом. Он не из таковских.
Тревога Халльдора оказалась напрасной. Выяснилось, что Харальд, сын Сигурда, вполне согласен обуздать свою гордыню ради собственной выгоды, а поскольку мне страшно хотелось, чтобы норвежский принц преуспел в своих начинаниях, я старался изо всех сил, обучая его предписанному поведению на приеме в Большом Дворце. Подданные императора, сообщил я ему в первую очередь, почитают столь великой честью быть допущенными до лицезрения басилевса, что готовы ждать годами обещанной аудиенции. Для них это равно встрече с наместником их Бога на земле, и все во дворце устроено так, чтобы усилить это впечатление.
– Представь себе, господин, богослужение в самой роскошной церкви Белого Христа, – говорил я. – Все очень церемонно и торжественно. Придворные одеты в особые шелковые платья, каждый точно знает свои обязанности и место, где он должен стоять, какие именно движения производить и какие слова произносить. Все внимание направлено на императора. Он восседает на золотом троне, одет в усыпанное драгоценными камнями облачение, каковое здесь называют хламидой. На плечах его – длинная стола, каковую носить имеет право лишь император, а на ногах – пурпурного цвета сапожки, тоже в соответствии с титулом. Он неподвижен, взгляд его устремлен через весь зал на двери, в которые ты войдешь. Тебя введут в зал, а потом ты должен будешь пройти по залу и сотворить проскению.
– А что такое проскения? – спросил Харальд, подавшись вперед.
Я понял, что увлекся описанием великолепия церемонии, и запнулся, не зная, как отнесется Харальд к моим объяснениям.
– Проскения – это выражение благоговения, – начал я.
– Дальше.
Я судорожно сглотнул.
– Одним словом, нужно лечь, распростершись, на пол, лицом вниз, и оставаться так, пока придворный не скажет, что можно встать.