— Фиксу, небось, на здоровый зуб надел? — спросил Андрей, передавая цигарку.
— Ага, раньше совсем здоровый был, а теперь зеленеть начал.
— Вот чудак. Все для понта. Ну и птица ты, Гусь!
— Это точно, — в тон ему отозвался тот. — Нервишек ты со мной много потерял.
— Смотрю я на вас, — помолчав, сказал Свиридов, — и думаю: что у вас в голове у каждого? Куда пойдете? Один уже сбежал. Выплывет где-нибудь в холуях у немцев.
— Ты почем знаешь, что он к немцам пойдет? — запальчиво спросил Гусь. — На хрен они ему сдались. Бурый — вор! Воровать все равно у кого, у немцев даже лучше. Ну, я, например, на фронт попрошусь. А что? Из воров самые смельчаки получаются. Тебя, Свирид, наверное, в тыл пошлют, шпану ловить да старух на базаре гонять. Что, неправда?
— Заткнись, герой! — хрипловато откликнулся из темноты Рогозин. — Штаны хоть сухими принеси, и то спасибо.
— Гражданин лейтенант, — вдруг подал голос Никита Болдырев, — вот мы уже два дня с вами идем. Вы хоть сами знаете, куда мы направляемся?
— К линии фронта, — коротко ответил Свиридов.
— Поймите меня правильно, — заторопился Болдырев, — я с уважением отношусь к властям и, как видите, беспрекословно выполняю все распоряжения. Но в данном случае наш путь мне кажется совершенно бессмысленным. Германские войска намного обогнали нас и двигаются гораздо быстрее. Да и существует ли вообще эта линия фронта?
— Куда ж она делась, — вмешался его брат. — Конечно, есть. Что, по-твоему, по пустому месту немцы катят? Слышал, сколько они под Смоленском потеряли? Мне только одно непонятно — перейдем мы фронт и опять в тюрьму? Так?
— Так, — подтвердил Рогозин. — А ты медаль хотел получить?
— Нет, — замотал головой Свиридов. — Вы же знаете, что половина заключенных из Приозерска в ополчении воюет. Я уверен, что любому из вас дадут возможность вступить в Красную Армию. Глупо было бы сажать людей, перешедших фронт.
— Вы меня не понимаете, — терпеливо стал объяснять Никита. — Я не против, как и все, защищать Родину, но то, что мы делаем сейчас, — безрассудно. Бродим в тылу германских войск с оружием — нас просто-напросто перестреляют.
— Ну и что ж ты предлагаешь? — запальчиво крикнул Гусь. — Винты бросить? А вот хрен тебе!
— Помолчите, вы еще мальчишка и не понимаете всей серьезности положения. Мне кажется, надо разойтись и пробираться по одному. Конечно, товарищ Свиридов несет определенную ответственность за нас, но, учитывая исключительные обстоятельства и тот факт, что германские войска...
— Германские войска, германские войска... — перебил его Гусь. — Заладил, как попугай. Шайка козлиная, а не войска! Видел, как они раненых? А видел, сколько крестов на бугре осталось? Дают под хвост твоим хваленым войскам.
— Какие они мои? — обиженно сказал Никита. — Я так же, как и вы, ненавижу фашистов...
— ...но жить с ними можно, да? — закончил Рогозин. — Я тебя, с...н, насквозь вижу, спишь и думаешь, как бы в обратную сторону рвануть, зарыться в свой хлевок и хрюкать потихоньку.
Болдырев шумно завозился и замолчал. Рогозина он побаивался, поэтому молча проглотил обидную кличку, которой наградили его на второй день пребывания в камере.
Всю жизнь Никита старался держаться подальше от этой братии. А вот пришлось на старости лет одни нары с разным ворьем да бандитами делить. Про себя он говорил так: «Бес попутал».
Болдырев служил стрелком на железной дороге. Сутки отдежурил, двое дома. Хозяйство развел не хуже крестьянского: корова, овечки, куры, каждый год поросенка откармливал. В семье тоже мир да лад, жена Валюха на почте работала, две девочки подрастали. Но ведь вот натура какая у человека, как бы хорошо ни было, хочется большего. Сначала по мелочи прихватывал: уголек, дровишки, железяки. Потом аппетит разыгрался. Однажды вместе со стрелочником Лепехиным Алексеем стащили из контейнера ящик с мануфактурой. А там сукно. У обоих аж руки затряслись от такой удачи. Ну и пошло-поехало. Младшего брата втянули.
А кончилось все совсем плохо. Однажды ночью влезли они с Алексеем по ошибке в воинский эшелон. Когда вспыхнул им в лицо фонарь, Лепехин кинулся сдуру убегать и схлопотал пулю. Никиту уложили лицом вниз и так держали с приставленным к спине штыком, пока не явилось начальство. Тогда с ним и случился детский грех — обмочился с перепугу, почему и кличку обидную получил. Шутка ли, под дулом час пролежать, нос к носу с еще теплым трупом приятеля! Сначала Болдыревым занялся особый отдел. Насмерть перепуганный Никита выложил все как на духу, и дело передали в прокуратуру. Учтя чистосердечное признание, Никите дали семь лет. Сергею — четыре. Суд состоялся после начала войны, Сергей сразу попросился на фронт. Но просьбу его не удовлетворили из-за отца, бывшего кулака, расстрелянного за убийство активиста в двадцать девятом году.