Смех не поддержали.
— Куда ни глянь, кругом беда, — сказал Хижняк. — Совсем молоденькие ребята лежат. Мы с Витькой вон туда ходили, смотрели. Некоторые уже без сапог, постарался кто-то.
— Немцы, кто ж еще! — вскинулся Гусь. — Мы с мертвых ничего не брали. Если бы не дождь, похоронить можно было.
В тот день прошли немного. Через час на берегу небольшой речушки наткнулись на старую землянку, где, судя по остаткам рам от ульев, раньше жили пасечники. В центре землянки громоздился каменный очаг, который растопили деревянным хламом.
Разомлевшие во влажном тепле, все поснули, как мухи. Спали до самого вечера. Когда Андрей вышел из землянки, уже темнело. Место показалось ему укромным, и он решил, что трогаться сегодня, хоть дождь и перестал, никуда не надо, лучше как следует выспаться. Хуже дело обстояло с едой. На сколоченный из березовых плашек стол Гусь высыпал остатки харчей — пять или шесть давленых картофелин и ломоть хлеба.
— Негусто, — присвистнул Рогозин.
— Щей бы горяченьких!
— Н-да-а...
— Слышь, Андрей, — предложил Хижняк, — отсюда версты четыре до Нижнедевицкого. Я эти места хорошо знаю. Приятель тут у меня живет. Может, фельдшера найду, ну и поесть, само собой, принесу, а то сержант наш совсем доходит.
Все посмотрели на Бельчика, лежавшего на широкой лавке у окна. Грудь раненого высоко вздымалась, а в уголках рта закипала розовая слюна.
— А если к приятелю твоему сержанта отнести, пусть у него полежит? Опять-таки помощь медицинскую легче оказать. А сюда, глядишь, фельдшер и не пойдет, испугается.
Все это проговорил Коробков. Сказал, поморгал глазами и сам вроде бы застеснялся сказанного. Молчун он, бухгалтер Коробков Дмитрий Максимович. Редко когда из него слово выжмешь. И внешность самая для бухгалтера подходящая. Лысоватый, в очках, ямочка на подбородке, всегда выбритый, предупредительный, слова грубого не скажет. Не подумаешь, что такие аферы с двойной бухгалтерией мог заворачивать.
— Поговорю с ним, только сомневаюсь, что согласится. Семья у него большая, если кто из детишек проговорится, через час все село знать будет. Немцы за раненого небось по головке не погладят, очень просто к стенке прислонить могут.
— Сходить надо, — согласился Свиридов. — Может, и правда, фельдшера приведешь. Если не будет соглашаться, ты ему вот что пообещай. — Он расстегнул ремешок, снял наручные часы. — Хорошая машинка, нынешней весной купил. Кого возьмешь с собой, Василий Федотыч?
— Я пойду, — сейчас же вызвался Гусь.
— Сиди, балабол, — остановил его Хижняк, — болтливый ты шибко, уши от тебя болят. Коробков, сходишь со мной?
Бухгалтер неопределенно пожал плечами.
— Ну вот и договорились, — расценил его жест как согласие Хижняк.
Когда они ушли, в землянке на несколько минут воцарилась тишина, потом Гусь вполголоса затянул песню про молодого вора, который тоскует за решеткой и которого никто на свете не ждет. Голос у Гуся был жидкий, а слух вообще отсутствовал, но песню прослушали до конца.
Когда он затянул вторую, его бесцеремонно оборвал Рогозин.
— Заткнись! Воет как резаный...
Он поворочался на соломенной подстилке, потом, потягиваясь, окликнул Никиту Болдырева.
— Эй ты, охрана, как там тебя... — Он опять добавил непечатную кличку. — Расскажи, что ли, как в штаны напустил, хоть посмеемся.
Болдырев не ответил.
— Никах оглох? — не отставал Рогозин. — Или уши прочистить?
— Чего рассказывать, — угрюмо отозвался Никита. — Тебе бы штык к глотке, небось, и похуже случилось.
— Но-но, — окрикнул Рогозин. — Ты, папаша, не зарывайся, с вором разговариваешь, а не с какой-нибудь шушерой вроде твоего братца. Так, что ли, Гусь?
— Так, — буркнул обиженный Гусь.
— Никита, возьми у лейтенанта фляжку да сходи за водичкой.
Рогозин откровенно искал, к кому бы придраться.
— Хочешь пить, сходи сам, у меня ноги не казенные, — тихо, почти шепотом пробормотал Болдырев.
— Сходишь как миленький, — вкрадчиво пообещал Рогозин и вдруг рявкнул: — А ну шевелись, требуха!
Никита снова заворчал себе под нос, но поднялся и попросил у Свиридова:
— Товарищ лейтенант, дайте фляжку, пойду за водой схожу...
Рогозин не сомневался, что Свиридов сейчас вмешается и пошлет за водой его самого. Он приготовился отбрить лейтенанта, но тот подозвал Гуся:
— Виктор, возьми вот складной нож, пойди нарежь бересты для растопки.
По всем правилам воровской этики Витьке следовало поддержать Рогозина. Но Свиридов не дал ему времени осмыслить, а, передавая нож, уже обратился к Никите Болдыреву: