— Можа, товарищ лейтенант, молочка парного хотят испить? Щас корову доить буду, а то холодное в погребе есть, которое утрешнее.
Покусывая пухлую, четко очерченную губу, молодуха с откровенным любопытством разглядывала Андрея, потом посмотрела на Бельчика и, снова повернувшись к Свиридову, спросила:
— Принесть молочка?
«Ох, ну и баба», — не выдерживая ее взгляда, подумал Андрей, а вслух сказал, стараясь не показать, что смутился:
— Лучше водички. Товарищ вон попил, нахвалиться не может. Чем вы ее подсластили?
— Сейчас не надо, — подхватил Воробьев, — вечерком молока попьем. Мы где машину на ночь поставим, товарищ лейтенант?
Никакого разговора о том, чтобы ночевать в этом селе, не было. Но Воробьев напористо гнул свою линию, недаром текла в нем бог знает, в каком колене, цыганская кровь.
— Нет никакого резона, товарищ лейтенант, ночью ехать. Со светом нас за десять верст видно, а без света куда мы поедем — до первой ямы? Вон ночи сейчас какие темные.
И подмигнул молодухе. Ночи были как раз не темные, а лунные, но дела это не меняло. Андрей и сам уже решил остаться в селе, понимая, что ночью они далеко не уедут. Лучше уж отдохнуть, а завтра с утра пораньше двинуть.
— Вы не подскажете, у кого можно здесь остановиться на ночь? — невольно поддаваясь желанию Воробьева остаться именно в этом доме, спросил он, выдерживая взгляд молодухи и заранее догадываясь, что она ответит.
— Да хоть у нас оставайтесь. Места хватит...
Сказала не спеша, после минутной паузы и, погасив влажный блеск опушенных густыми ресницами глаз, привалилась к калиточному столбу.
— Наде-еежда, — позвал ее из дома старушечий надтреснутый голос, — ты иде?
Молодуха с досадой посмотрела через плечо и, не отреагировав на зов, снова, обращаясь к Свиридову, сказала:
— Вас сколько? Трое? Машину возле дома можно поставить.
— Не... нас много, — машинально трогая обросший за день щетиной подбородок, сказал Андрей. — Но те в другом месте будут. Глядишь, и нам с ними придется ночевать, если помещения подходящего не найдем.
— Как хотите, — дернула она плечом.
— Председатель сельсовета далеко живет? — спросил Свиридов.
— Вон через три двора переулок, там с левой стороны дом с палисадом высоким. Найдете?
— Найдем, — заверил Воробьев. — Ну, ждите гостей, через часок подъедем.
Председателю сельсовета было лет под пятьдесят. Худой, с морщинистым, дубовой коры лицом и крестьянскими, расплюснутыми работой кистями рук, он молча выслушал просьбу Свиридова подыскать какое-нибудь помещение для арестованных и, сходив в дом за пиджаком, втиснулся вместе с ним в кабину показывать дорогу.
На площади, у церкви с разрушенным куполом, он попросил остановиться и подвел Андрея к приземистому строению, сложенному из толстенных бревен, — бывшему общественному амбару. Сейчас там хранилась разная рухлядь, о которую Андрей расшиб в темноте ногу и чуть не упал, если бы его не удержал Воробьев. Свиридов зашипел от боли, как гусак, и запрыгал на одной ноге.
— Осторожнее, товарищ лейтенант, — запоздало предостерег председатель, — здесь запросто упасть можно.
— Вижу, — кисло отозвался Андрей, ощупывая сквозь сапог пальцы. — Воробей, ты длинный, посмотри потолок.
Амбар подошел. С помощью председателя они быстро вытащили и свалили у наружной стены обломки допотопных громоздких столов и табуреток, неподъемные кипы перевязанных шпагатом бумаг, какие-то железяки. Потом принесли из соседнего двора несколько охапок сена, и в амбаре сразу воцарился уютный травяной аромат.
Арестованных по двое завели за угол по малой нужде и заперли, навесив на дверь устрашающих размеров замок.
— Значит, так, — сказал Андрей, — ты, сержант, до часа ночи стоишь, я — до четырех, а в четыре ты, Воробей, сменишь.
— Пойдет! — заторопился Воробьев, донельзя обрадованный, что ночь в его распоряжении.
Свиридов полез в машину, достал из вещмешка три банки «щуки в томатном соусе» и буханку хлеба.
— Надо бы водички ведерко, а? — обратился он к председателю.
— Можно и молока, — сказал тот. — На приемном пункте вон тара молоком забита, неделю вывоза нет. И вы заодно попьете.
Через полчаса привезли большую алюминиевую флягу молока и жестяной, литров на пять, жбан сливок. Бельчик снял крышку, помотал в жбане пальцем, чмокая, облизал его.
— Ух ты! Вкуснотища!
— Чего грязные пальцы суешь, — отбирая посудину, заворчал Воробьев, — руки, небось, неделю не мыл.