Арестованные дружно наминали хлеб со сливками, запивая его по очереди из одного котелка пенистым парным молоком. Свиридов с председателем стояли в дверях, покуривая, ждали, когда они поужинают.
Воробьев нетерпеливо топтался у машины. Первым отвалился от фляги Гусь. Похлопал себя по заметно округлившемуся животу, подмигнул председателю:
— Ну, спасибо, батя. Лихо подзаправился. Не жалко молока-то?
— За что попал? — не отвечая на вопрос, поинтересовался председатель, повернувшись к Свиридову.
— Карманник.
— А этот? — кивнул на мрачно жующего Григория Чеснокова по кличке Бурый.
Свиридов не хотел отвечать. Совсем ни к чему были эти вопросы, особенно в присутствии арестованных, но в тоне председателя звучало нечто иное, кроме простого любопытства.
— Тоже вор. Только посерьезнее. Со стажем. — И, чтобы закончить разговор, громко спросил: — Ну, поужинали?
— Жалко мне для тебя молока, — подумав, сказал председатель, показывая пальцем на Гуся. — Вы же, ворюги, небось, за свою жизнь на кусок хлеба не заработали, только пакость от вас для людей. А молоком я вас кормлю потому, что все равно пропадет — немец здесь не сегодня-завтра будет. Так уж лучше какие-никакие, но свои попользуются, чем фашисты.
— Любознательный ты, дед! И очень политически грамотный. Оч-чень! — скривил председателю обезьянью рожу Рогозин Петр. — А за молочко спасибо, немцам меньше достанется. Факт!
— А что? — неожиданно распалился председатель. — Беда вон какая идет, а тебе дела до нее нет! Напаскудил, сколько мог, и катишь подальше в тыл. Мало того: трое военных тебя охраняют, один с автоматом даже. Пусть он из него лучше по фашистам пуляет. У меня самого дочки мужей на фронт проводили, вернутся или нет — не знаю, оба такие мужики хорошие, а всякое дерьмо вроде вас в тылу отсиживается. У-у-у, ворье!
Председатель в сердцах сплюнул. Остальные никак не отреагировали, только неизвестно чему хихикнул Гусь да брякнул котелком, наливая в него молока, старший из братьев Болдыревых — Никита.
Заперев амбар и оставив Бельчика, Свиридов с Воробьевым завезли председателя домой. Тот предложил переночевать у него или в правлении. Оба дружно отказались, но так просто он их не отпустил — вынес графин клюквенной браги и заставил выпить по стакану холодной с пузырьками жидкости.
Ужинать сели впятером: Свиридов, Воробьев, Надежда, ее мать, маленькая сухощавая старушечка, и пятилетний сын Надежды — Санька. Молодуха, видно, ждала их давно. Принаряженная в белую батистовую кофту, быстро собрала на стол, потом полезла в шкаф и поставила рядом с тарелками бутылку с самогоном. У старухи Надежда не спрашивала — по всему чувствовалось, что в доме хозяйка она.
— Уж не обессудьте, товарищ лейтенант, — сказала Надежда, играя глазами, — балуемся вот помаленьку. Водки-то нынче нет в магазинах.
— Николай, ты пошукай, что там у нас есть.
— Ой, да не надо, — замахала она руками, но Воробьев уже выскочил за дверь и через минуту вернулся с фляжкой, двумя банками все той же «щуки в томатном соусе» и куском копченой колбасы. Консервы открывать не стали, а колбасу, почистив и порезав тонкими ломтиками, мать Надежды подала на стол в глиняной плоской тарелке.
— Ну, за знакомство, — поднимая пузатый граненый стаканчик, сказал Воробьев. — Только по полному, не симулировать. Вас как, мамаша, величать?
— Татьяна Федоровна, — слегка пришамкивая, ответила мать Надежды, — а можно баба Таня.
— Давай, баба Таня, за все хорошее!
Компанейский парень Колька Воробьев. Не то что Свиридов. Опрокинул стопку, вкусно захрумтел соленым огурцом, похвалил заливное из бараньих ножек. Подмигнув обеим женщинам, стал рассказывать анекдот про мужа, который уезжал в командировку и не вовремя вернулся. Пока они смеялись, Колька, балагуря, налил всем опять по стопке разбавленного спирта из своей фляжки и предложил тост за то, чтобы сдох Гитлер. За такой тост грех не до конца пить. После совсем оживленный разговор пошел. Изо всех сил пытался Воробьев молодухе понравиться, особенно когда узнал, что она второй год вдовствует — муж в финскую погиб. Поэтому так и сыпал разными историями, многозначительно заглядывал Надежде в глаза и не жалея подливал спирт — кто же не знает, что с выпившей бабой всегда легче сговориться. Но та головы не теряла, после первых двух стопок только пригубливала, а на Воробьева вообще не глядела. С Андреем вовсю кокетничала. Хоть и лез Колька из шкуры, два раза мимоходом обронил, что свободно его сердце, мол, неженатый еще. Это чтоб Надежду заинтересовать. По всем статьям Воробьев перед Свиридовым выигрывает. Тот конопатый, нос курносый, как нашлепка, а Воробьев под два метра ростом, волосы черные, кудрявые, нос как у кавказца, лукой выгнут — решительный нос. Одно только у Андрея преимущество — он начальник, лейтенант, а Воробьев всего-навсего сержант, да и то младший.