Выкурили еще по папироске. Холудяк посетовал, что плохо с тягловой силой. На все батальонное хозяйство трактор да четыре коняги. Половину снарядов уничтожить пришлось — не на себе ж тащить. Для раненых и то места не хватает — по очереди на передках мостятся.
Подошел председатель. Холудяк стал просить лошадей. Председатель предложил обыскать все конюшни: если найдет, пусть забирает. Тогда он стал приставать к Свиридову, чтобы тот перешел в его подчинение и отдал машину.
— Раненых в «воронок» погрузим, — развивал свою мысль Холудяк, — часть снарядов. А этих, — он ткнул пальцем в сторону гревшихся на солнышке под охраной арестованных, — гони к чертовой матери.
— Как это гони? — уставился на него Свиридов. — Ты словно дитя малое рассуждаешь. Я же за них отвечаю. Что мне, под трибунал из-за тебя идти прикажешь? Кого надо, всех выпустили, уже на фронте вину кровью искупают, а этих выпускать нельзя, они тебе дел натворят.
— Тогда шлепни их, и дело с концом.
— Вот молодец, — развел руками Андрей. — Может, еще чего придумаешь? Ох и шутник...
— Шутник, — согласился Холудяк. Голубые, светлой воды глаза его сузились, на смуглых небритых щеках вспухли буграми желваки. — Ты знаешь, лейтенант, как мне смешно? Аж сил нет! Поэтому и шучу с тобой. А чего не шутить? Вон те трое до вечера не доживут, если до медсанбата их не довезем. А на чем везти прикажешь? На тракторе? На горбе?!
Свиридов предложил забрать раненых с собой. Они уже начали примериваться, как их поудобнее разместить, но вмешался Бельчик и сказал, что днем в закрытом кузове настоящая парилка, вентиляции никакой. Тут не то что у раненых, но и у здоровых тепловой удар может быть. Почесав затылок, Холудяк с ним согласился. Одного тяжелораненого артиллериста с забинтованным животом усадили в кабину, остальных старший лейтенант забрал с собой.
Глава II
Бельчик устроился, удобно подложив под бок шинель и вытянув ноги. Свиридов, сидевший напротив него, молчал, и это было хорошо, потому что сержант чувствовал себя при начальстве не в своей тарелке. Стеснялся, наверное. Да и о чем говорить, если у Бельчика за спиной всего полтора класса, а железную дорогу он в первый раз увидел, когда в армию везли.
Вырос Ванюшка Бельчик в самой разбедняцкой семье. У отца с матерью семеро по лавкам, из них — пять девок. Отец за голову не успевал хвататься — всю жизнь на приданое работать не переработать. Только какое уж тут приданое, когда едва-едва с картошки на хлеб перебивались, а после рождества хлебушек пополам с лебедой. Две зимы дали Ванюшке в школу побегать. Потом решили: хватит попусту чуни бить — и определили помощником к общинному пастуху Евдокиму Станчику. С тем и кончилось недолгое детство его. Года через четыре перевели Бельчика в полеводческую бригаду, потом конюхом работал, и так до самого призыва на действительную.
В армии Бельчику понравилось. А чего не понравится? Каждый день щи мясные, чай сладкий, одежка добротная. Если насчет дисциплины и строгостей всяких — это для лодырей и разгильдяев страшно. Бельчику приказания не в тягость. Есть! И пошел выполнять. Он ко всякой работе привык, потому так легко служилось ему. Сержанта присвоили — на малую грамотность не посмотрели. По городу шагает, каблуки цок-цок! Сапоги яловые начищены, как зеркало, ремень кожаный, на все дырочки застегнут, на груди два эмалевых значка: один за отличную стрельбу, другой — за образцовую службу.
Этой весной познакомился с хорошей девушкой. Каждое воскресенье встречались. К свадьбе дело подходило. У Таниных родителей домик на окраине имеется. Обещали молодым комнату выделить. Он матери о невесте уже написал. Хоть и скучал по родным краям, но решил после демобилизации в городе остаться. На сверхсрочную. Конечно, заключенных стеречь не совсем то, о чем он вначале мечтал, но служба тоже важная. Кому-то и возле них быть надо.
Бельчик завозился, вздохнул, покосился на Свиридова. Какая уж тут женитьба! Дрянные дела на фронте. Отступают наши. Вся Белоруссия уже под немцем. В Приозерск не сегодня-завтра фашисты войдут. А там Таня осталась. Мать с отцом у нее старые, эвакуироваться не хотят. У лейтенанта тоже родные в городе остались. Неплохой он мужик. Простой. Мог ведь с Воробьевым всю ночь заставить дежурить. Однако на троих караул поделил. Значит, есть совесть у человека.