Длинная автоматная очередь переломила водителя в поясе, повалила спиной на сиденье. Он, как кукла-неваляшка, тут же снова выпрямился и вяло сунулся лицом на руль. Гулко застучал МГ, установленный на коляске. Андрей повел стволом автомата вниз. Грохочущая яркая вспышка на мгновение поглотила обоих немцев — взорвался бензобак. Облитый ручьями горящего бензина, мотоцикл вспыхнул, как спичка, выпустив грибовидное облако копоти. Водитель, сброшенный взрывом на коляску, тоже горел. Пулеметчик, отмахиваясь руками от языков пламени, выбрался из коляски. Рядом хлопнул выстрел. Немец нагнулся, пытаясь удержать равновесие, и свалился рядом с мотоциклом. Андрей повернул голову. Хижняк перезарядил винтовку и снова прицелился. Бельчик лежал лицом вниз, выцветшая гимнастерка набухала на спине темно-красным. Руки, как будто отдельно от тела, быстро-быстро хватали траву.
Рогозин подскочил к мотоциклу, потянул за ствол пулемета. В пламени что-то оглушительно затрещало, фейерверком брызнули искры. Рогозин отшатнулся, скакнул в сторону и, не удержав равновесия, шлепнулся боком на дорогу. Патроны рвались целыми пачками, потом шарахнуло так, что у Андрея заложило уши — наверное, сдетонировали гранаты. Отброшенное взрывом запасное колесо катилось по дороге и горело. Тело водителя превратилось в укороченный обрубок. Хижняк, прикрыв винтовкой голову, лежал в кювете. Минуты через две-три, убедившись, что весь боеприпас сгорел, Андрей отряхнул пыль с колен. Рогозин, опасливо поглядывая на чадящие обломки, разочарованно протянул:
— Жалость какая, сколько добра пропало.
— Жратвы полный багажник, — сказал Гусь.
Подошел Чесноков.
— Сержанта ранили, — сообщил он. — Прямо в грудь. Вот беда, скоро всех ментов перебьют.
Поглазев на чадящие обломки и с сожалением поцокав языками, пошли назад к Свиридову. Андрей, наклонившись над раненым, с помощью Никиты Болдырева бинтовал Бельчика. Сержант стонал, мотал головой, словно отгоняя мух.
— У меня братана тоже ранили, — сказал Никита Болдырев, кивая в сторону сидевшего на поваленной осине Сергея. — Правда, не сильно, в лодыжку. Вот сюда. — Он нагнулся, показывая, куда попала пуля.
Наспех соорудив из березовых жердей и шинели носилки для Бельчика, группа углубилась в лес. Немного позже на проселке, от которого они успели отойти километра полтора, послышался шум моторов. Несколько минут все молча слушали, как ширится, затопляет все вокруг приглушенный расстоянием тяжелый гул множества машин.
— Василий Федотыч, — подозвал Андрей Хижняка, — надо сходить посмотреть, что на дороге творится. Ты как?
— Схожу... — пожал плечами электрик. — А чего не сходить.
Он поднялся, нахлобучил поглубже клетчатую кепку и зашагал в сторону проселка, широко загребая ногами, обутыми в стоптанные кирзовые сапоги.
Глава III
Хижняк крадучись пересек лесок и выполз на край неглубокой лощины в сотне шагов от дороги. По проселку, еще недавно пустынному, двигалась на восток окутанная пылью густая масса машин. Ползли танки, испещренные разводами летнего камуфляжа, с отполированными до блеска широкими гусеницами. Ревели, густо дымя газойлем, тяжелые дизельные грузовики, набитые молодыми парнями в серо-зеленых мундирах и больших, закрывающих полголовы касках. Тягачи тащили орудия с задранными в небо стволами, двигались, похожие на гробы, тупорылые бронетранспортеры с колыхающимися вдоль бортов рядами касок, самоходные пушки, броневики, катились еще какие-то непонятные Хижняку механизмы уничтожения. Он начал считать танки, дошел до сорока и бросил. От плотного забивающего уши гула начинало саднить в затылке. Не будучи военным человеком, Хижняк тем не менее догадался, что идут передовые части, оставившие свои тылы далеко позади, готовые прямо с марша развернуться и вступить в бой, и что Гусь, наверное, прав — торопятся они наперерез отступающим по грейдеру нашим войскам.
Никогда в жизни не видел он столько техники и людей, собранных в одном месте. Подавленный, вбирал Хижняк в себя непрерывный лязгающий поток и с тоской думал, что конца и краю не будет этой войне, лежащей, как пропасть, между ним и женой Клавкой и четырьмя их белобрысыми, конопатыми ребятишками. Когда столкнулись две такие силы, никто от беды в стороне не останется.
Невезучий мужик Хижняк! Может потому, что простой слишком. Даже лопуховатый. Не зря окрестили его в тюрьме обидной кличкой — Лапоть. Лапоть, он и есть лапоть!
В пятнадцатом году ушел воевать за веру, царя и отечество. Чуть не добровольцем пошел. Олух был, не приведи господь. На молебне напутственном так расчувствовался, что едва не прослезился. Окопная жизнь быстро вышибла умиление царской фамилией. Только жаль, не успел до самого конца поумнеть — осенью того пятнадцатого года попал к немцам в плен и целых три года батрачил на одной из ферм. Приехал в Россию, а здесь сам черт не разберет, что к чему. И красные, и белые, и зеленые. Василий оглядеться не успел, как поставили его под ружье. К Деникину. Вскоре снова в плен угодил, на этот раз к красным. Изъявил желание вступить в Красную Армию. Воевал, два раза был ранен. После гражданской войны женился, построил домишко, через положенное время дочь родилась. Словом, начал новую жизнь налаживать, добром обзаводиться. Но случилось вскоре вот что.