— Степан Алексеевич, — осторожно начал я. — Когда вы в последний раз видели Михаила Александровича Смирнова?
— Да только что! — вскинулся он. — А он что, убил кого-нибудь?
Ничего себе поворот?!
— То есть? — спросил я его.
Он пожал плечами.
— Когда я уходил от него, — сказал он, — я и сам был готов убить кого угодно. Не удивлюсь, если он пришил того, кто подвернулся ему под горячую руку. Удивляюсь, что и сам я не пришил никого по дороге.
— Вы с ним поссорились? — спросил я.
— Это не ваше дело, — ответил он сразу, при чем лицо его сразу стало непроницаемым. — Это наше личное с ним дело. Уверяю вас, ни прокурор, ни адвокат нам с Михой не понадобятся.
— Кто это — Миха? — быстро спросил я.
— Смирнов, — посмотрел он на меня удивленно. — Кто же еще?
Я мог бы назвать ему с пяток людей, кого вполне можно было бы назвать Михою, но воздержался.
— Я бы не был на вашем месте таким категоричным. От тюрьмы да от сумы, знаете ли…
Договорить он мне не дал.
— Послушай, как тебя там? — перебил он меня. — Я что-то не пойму. Что случилось-то?
Ну что ж. Сейчас я посмотрю, какой ты там актер.
— Михаил Александрович Смирнов убит, — сообщил я, внимательно за ним наблюдая.
Он не убивал, это ясно. Я не верю в доморощенных самородков, которые запросто становятся гениальными актерами. Тем более среди генералитета нашей армии.
Простите за банальность, но он разинул рот и выпучил глаза, причем так органично, что у меня отпали последние сомнения: он такой же убийца, как и я. Речь, разумеется, в данном случае о Смирнове.
— Что?! — наконец после продолжительной паузы выдохнул он.
— Сразу после вашего ухода, — сказал я. И на всякий случай добавил: — Или — до.
— Что — до? — вздрогнул он. — Как он мог быть убит до моего ухода? Вы соображаете, что говорите?
— Вполне, — ответил я.
— Вы соображаете, кому вы это говорите?!
Он стремительно брал себя в руки. Не знаю, каков он вояка, но голос его стал адекватен званию.
— Как, вы сказали, ваша фамилия?! — продолжал он греметь.
— Турецкий, — тихо ответил я. — А ваша — Киселев.
Он тут же взял себя в руки — теперь уже по-настоящему, как и подобает мужчине, к тому же офицеру.
— Простите, — проворчал он, и я вздохнул с облегчением. Не люблю иметь дело с дураками чиновниками и солдафонами.
— Степан Алексеевич, — сказал я, — так что же произошло между вами? А?
Он вдруг зацепил взглядом кресло и так стремительно к нему бросился, что я даже испугался: мало ли что там у него. Но он просто рухнул в кресло и снова посмотрел на меня:
— Что вы сказали?
Я вздохнул.
— Степан Алексеевич! Поверьте мне: положение ваше сложное. Мало кто захотел бы сейчас поменяться с вами местами, хоть вы и маршал. Прошу вас, будьте со мной предельно откровенны.
Он тяжело дышал и смотрел куда-то в одну точку. Мне пришлось добавить:
— Хочу вас предупредить, что я приложу все силы, чтобы отвести от вас подозрения, а сделать это будет очень нелегко, поверьте. У вас есть один-единственный выход: полностью мне довериться и рассказать все, что произошло между вами и покойным. Все!
Он вдруг медленно поднял голову и уставился на меня. На губах его зазмеилась хитроватая улыбка, а щеки стали приобретать утраченный было румянец. Я растерялся.
— Что такое? — спросил я у него.
— Можно мне позвонить? — спросил он неожиданно.
Я понял. Сразу.
— Конечно, — кивнул я. — Только предупреждаю: трубку снимет в лучшем случае сотрудник МУРа. И спросит, кто говорит.
— А в худшем? — быстро спросил он меня.
— А в худшем — никто, — пожал я плечами.
Маршал кивнул, встал и подошел к телефону. Набирая номер, он все время смотрел на меня. Я был индифферентен, поскольку мне действительно было все равно.
Прижав трубку к уху, он не сказал ни слова, лицо его вмиг изменилось, в глазах мелькнул страх, и с величайшей осторожностью, будто это была бомба, он положил трубку на рычаг.
— Ну и что там? — спросил я у него небрежно.
Было видно, что он ошеломлен.
— Это не он. — Киселев с ужасом смотрел на меня.
— Вы проверили мои слова, и это нормально, — кивнул я. — Но теперь-то вы верите, что я говорю правду?
— Не знаю, — все еще не мог прийти в себя последний Маршал Советского Союза.
— Степан Алексеевич, — как можно мягче заговорил я. — Что же все-таки произошло между вами и Смирновым?
Он покачал головой.
— Я не могу вам этого сказать.
— Степан Алекс…
— Не могу! — вскричал он так, что я вздрогнул. — Понимаете вы это или нет? Не мо-гу!
Он снова рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Я смотрел на него и ничего не понимал. Если это скорбь, если он только что до конца прочувствовал, что его старинный друг, Михаил Смирнов, убит, если он действительно это понял, то что же все-таки мешало мне в его поведении поверить ему? И потом, я ведь уверен, он и вправду никого не убивал. Что происходит?!
Он посмотрел на меня, и в это же мгновение я понял, в чем причина моих сомнений. Но легче мне от этого не стало.
Степан Алексеевич Киселев был напуган. Даже не напуган. Он был в состоянии, близком к панике. В ужасном смятении. Он просто задыхался от страха.
Но — почему?
Я обязан был понять это во что бы то ни стало.
Пришел в себя он быстро, и, хотя страх все еще оставался в его глазах, Киселев стал меня допрашивать по полной программе. Временами я даже сомневался: кто же из нас все-таки следователь?
— Когда он был убит? — отрывисто спрашивал Киселев.
— С точностью до минуты сказать трудно. Вскрытие покажет, как говорят в таких случаях.
— Как он был убит?
— Ему снесли половину черепа.
— Что-о?!
— Ему снесли половину черепа, — терпеливо повторил я.
— Выстрелом?
— Да.
— Кто?
— Хороший вопрос. — Я позволил себе улыбнуться. — А что, если я вам скажу, что это — вы?
— Чушь.
— Не факт, — заметил я. — Вы были последним, кого видели уходящим от Смирнова, причем уходили вы с таким видом, будто только что с ним подрались.
— Да какой там — подрались! — в сердцах воскликнул Киселев. — Если б я его хоть раз ударил, он бы окочурился на месте!
— Он и окочурился, — напомнил я.
Киселев напряженно взглянул на меня:
— Вы действительно считаете… что я мог?..
— Степан Алексеевич, выслушайте меня, — поднял я ладонь, пытаясь его успокоить. — Вы можете, конечно, думать, что ваш разговор со Смирновым не имеет никакого отношения к тому, что произошло после вашего ухода, то есть к убийству вашего товарища. Но позвольте судить об этом мне. Я прошу вас рассказать обо всем, понимаете? И ничего не скрывать.
Он покачал головой. Странное дело: известие об убийстве Смирнова оказывает на него меньшее влияние, нежели напоминание о разговоре, происшедшем между ними. Очень странно! Едва возвращался я к причине их ссоры, как его лицо искажалось от страха. Хотя я и не знал той причины.
— Вам все равно придется рассказать, — заявил я почти в отчаянии. Эти маршалы, видно, привыкли раскалываться только в присутствии Абакумова или Берии. А где я их ему найду?..
Но, видимо, твердость моего голоса на него подействовала. Он посмотрел на меня как-то по-новому и вдруг заговорил совсем иным голосом.
— Вы даже не представляете, в какое говно лезете, — сказал он.
Начало мне понравилось. Я ему так и ответил:
— Как интересно! Вы умеющий рассказчик. Знаете, с чего начать.
Главное — не перегнуть. Не нажимать чересчур. Ну, давай, мой хороший, колись, родной. И он раскололся, но…
Но лучше бы он этого не делал.