— Дозволь собираться, княже, время не терпит.
Князь тоже встал. Подкинул на ладони тяжёлый, длинный, как чулок, до отказа набитый кожаный кошель, кинул Ратибору — тот поймал на лету.
— Сто гривен тут. Это тебе на дорогу. Иди. Бери коней любых, ключников буди сейчас. Чуть кто чего не отыщет — бей в зубы, по княжьему слову. Я потом добавлю.
…
Копыта коней месили снег, и с мутного неба сыпались густые мелкие хлопья, неприятно лепившиеся на лицо. Видно было от силы на пятнадцать шагов. Всё исчезало в белёсой мути, и оттого казалось, что маленький отряд движется в каком-то нереальном, потустороннем мире, где нет ничего, кроме вот этой белёсой бесконечности и бесконечного же снега… И только время от времени из этой белёсой круговерти то справа, то слева выплывала угрожающе-тёмная масса ельника или призрачно-серая опушка березняка, вплотную подступавшего к дороге, и снова исчезала в снежной круговерти.
Ратибор покосился на княгиню. Молодая женщина вела себя вполне достойно — не всхлипывала, не куксилась. Сидела прямо, мерно покачиваясь в такт конской рыси, и смотрела вперёд огромными сухими глазами, и только на дне этих глаз стыла осенней тёмной водой тревога.
— Не озябла?
Женщина бледно улыбнулась.
— Хороша больно погодка. Радует сердце, к прочему всему.
Витязь скупо улыбнулся в ответ.
— Отличная, госпожа моя. Мы никого не видим, нас никто не видит. В такую погоду никто никому жить не мешает, княгиня.
Сказал, и сам удивился. Может, однако!
— Ты уж философии греческой не учён ли, Ратибор Вышатич? — заметно развеселилась княгиня, и стылая тревога-кручина на время ушла из её глаз.
— Это как из лука на скаку бить, что ли? — недоумённо спросил Ратибор.
— Ну не совсем так — окончательно развеселилась княгиня — Но близко.
Ратибор про себя усмехнулся. Вообще-то он знал, что такое философия. Батюшка Варсонофий, накушавшись мёду либо браги, любил поучать паству цитатами из Библии и других греческих книг, и при этом вздевал палец к небу: "сие есьм философия, наука о премудростях всяческих". Но сейчас важно отвлечь молодую женщину от тяжких дум.
И вообще, сейчас умение бить на скаку из тяжёлого, в рост человека, русского лука куда важнее всех и всяческих премудростей.
…
— Рано вы, господа ижеславцы. Мы вас к завтрему ждали, не раньше. А где сам князь?
— Князь Владислав с остатней ратью и будет завтра, господине.
— Велика ли рать?
— Двести двадцать человек, к этим полуста. Все, способные держать оружие.
— И то хлеб.
Князь Олег Красный, брат князя Олега, принимавший отряд на постой, был хмур и взвинчен. По всему терему слышался гомон, туда-сюда сновали какие-то бабы и девки, таща в охапках тёплую лопотину и прочее, размашисто проходили окольчуженные ратники. Пламя свечей и масляных ламп металось от движения воздуха, освещая всё происходящее неверным трепещущим светом. Ржали во дворе кони, кто-то зычно бранился.
— Содом, не иначе — перехватил взгляд витязя князь Олег — У нас на Руси без этого никак. Ладно, сейчас разместят вас где-нито. И каша с мясом найдётся, я распоряжусь. Отдыхайте. Посольство утром выедет, до свету, тебя разбудят. Княгиню Ладу в светёлку к моей… хотя спят уж…
— Нет, княже.
Олег Красный поднял бровь.
— Не понял…
— Не гневайся, княже. Положи её где-нибудь отдельно. А я у порога лягу.
— Снаружи, как пёс? — насмешливо спросил Олег.
— В точности как пёс, княже. Только изнутри.
Олег рассмеялся.
— А горшок тебе отдельно, или вам одного с княгиней хватит? Лепо ли видеть тебе госпожу твою, как раздевается она на ночь?
— Что делать — без улыбки ответил Ратибор — Придётся привыкать нам.
— Ладно — хмыкнул князь Олег — будь по-твоему. Так стало быть, не верит князь Ижеславский в крепость Рязани. Подале княгиню свою отправил…
— Верит ли, не верит — о том мне неведомо, княже. Но биться будет вместе со всеми, в поле или на стенах.
— Хорошо — махнул рукой Олег Красный — Ступай.
…
— … Это что же выходит? Это ты мне заместо няньки-кормилицы теперь? — молодая женщина была серьёзно рассержена — Выдумал тоже — спать у порога…
— И за няньку, и за мамку, и за девок сенных я теперь у тебя — витязь не принял шутки.
— Так ведь тут княжий терем, Ратибор Вышатич, не поле бранное. Там ли ты угрозу ищешь, да сторожкость свою…
— Бережёного Бог бережёт — без улыбки ответил Ратибор.
Княгиня смотрела на него, чуть склонив голову набок.
— Всегда ли бережёт?
Витязь чуть подумал.
— Не всегда. Но чаще, чем небережёного.
Княгиня фыркнула, по-девчоночьи блестя глазами.
— Ой, зрю я, и философ ты…
— И это тоже, госпожа моя. Философ. Вот не сойти с места — на пятьсот шагов стрелой достаю…
Ну наконец-то она рассмеялась по-настоящему — весело, звонко, и даже голову чуть закинула. Как смеялась ещё совсем недавно, дней десять назад.
Как в страшно далёкие отсюда мирные времена.
…
— …Вставай, госпожа моя.
Молодая женщина испуганно открыла глаза, разом вырываясь из зыбкого сна.
— А? Уже?
— Посольство рязанское собралось почти. Завтракать пожалуй.
Она поднялась, не скидывая с себя меховое одеяло.
— Отвернись, одеваться буду. Вещи наши где?
— Вещи я увязал, и к сёдлам приторочил. Поспешать надо нам.
Слюдяное окошко в частом свинцовом переплёте истекало прозрачными слезами, внося в жарко натопленную горницу холодную струю. На дворе ещё стояла беспросветная темень. Где-то перекликались часовые. Совсем рядом, под окнами, шёл разговор: "Муромские уж прибыли, так спят в сёдлах, умаялись" "А когда выступать?" "А я знаю? Переяславских ждём ещё, да ижеславские вот должны…". Голоса удалялись, разговор стал неразборчив.
— Готова я, Вышатич — молодая женщина уже стояла одетая, и подпоясана даже. Когда успела?
…
— Э-эй, не отставай!
Копыта глухо цокали по укрытому свежим снежком льду Оки, извечной русской дороги — летом на лодьях, зимой на санях. Всадники перекликались, продвигаясь резвой рысью. Сытые кони легко одолевали неглубокий покуда снег.
Маленький обоз — семь саней о-триконь, да два десятка всадников — шёл по самой середине реки. Башни и колокольни Рязани давно скрылись их виду, а впереди уже смутно чернели островерхие крыши угловых башен Переяславля-Рязанского.