— Жива! — воскликнул он и прижался щекой к ее щеке. Она по-матерински гладила его голову. Она была почти рада, что потеряла сознание, потому что из-за этого странный, чужой Альфред исчез, и на его место вернулся ее собственный брат. Она медленно села и попыталась успокоить его.
— Все в порядке, Эл. Дай мне только стакан воды. Грешно расходовать ее таким образом, уж не говоря о том, чтобы портить мне блузку! Не стоит вести себя так каждый раз, когда сестра немножко вздремнет. Не стоит также думать, что я заболела — у меня нет времени на такие пустяки!
По глазам Альфреда было видно, что ее спокойная рассудительная речь возымела благотворное действие.
Его страх мгновенно исчез, и на лице появилось какое-то неопределенное выражение, как будто его только что осенила какая-то великолепная идея, и он что-то прикидывал в уме. Наблюдая, как менялось его лицо, едва заметно выдавая хитрость и расчет, Джорджина засомневалась, что выбрала лучший способ утешения. Прежде чем он заговорил, она почувствовала, что дрожит от чего-то такого, что она не могла определить. Медицинский инстинкт подсказывал ей, что момент просветления рассудка у него миновал и что теперь он опять стал неудержимым фанатиком науки. Было что-то ужасное в том, как быстро сузились его глаза, когда она упомянула о своем великолепном здоровье. О чем он думал? До какой неестественной степени доходила его страсть к опытами? Почему такую важность имела ее здоровая кровь и абсолютно безупречное состояние организма? Но ни одно из этих дурных предчувствий, однако, не тревожило Джорджину более секунды, и она вела себя вполне естественно, когда пальцы брата уверенно легли на ее пульс.
— Тебя немного лихорадит, Джорджи, — сказал он отчетливым, искусно сдержанным голосом, профессионально вглядываясь в ее глаза.
— Вот глупости, я здорова! — ответила она. — Можно подумать, ты так и ищешь больных лихорадкой лишь для того, чтобы продемонстрировать свое открытие! Конечно, было бы очень возвышенно и поэтично, если бы в качестве решающего доказательства ты вылечил собственную сестру!
Кларендон отпрянул резко и виновато. Заподозрила ли она его желание? Произнес ли он что-нибудь вслух? Он посмотрел на нее и понял, что она не имеет ни малейшего представления об истине. Она улыбалась и гладила его по руке. Затем он достал из кармана пиджака небольшой продолговатый кожаный футляр и, вынув маленький золотой шприц, начал задумчиво вертеть его в руках, то нажимая на поршень, то вытягивая его из пустого цилиндра.
— Интересно, — начал он вкрадчиво, — ты хотела бы действительно помочь науке каким-нибудь… образом, если бы возникла необходимость? Хватило бы у тебя преданности, чтобы пожертвовать собой, как дочь Иеффая, для медицины, если бы ты знала, что это послужит полному завершению моей работы?
Джорджина, уловив отчетливый блеск в глазах брата, наконец поняла, что ее худшие опасения были оправданы. Теперь ничего нельзя было сделать — ей оставалось лишь всеми силами успокаивать его и молиться, чтобы Маргарита застала Джеймса Дальтона в его клубе.
— Ты выглядишь усталым, Элфи, дорогой, — мягко сказала она. — Почему бы тебе не принять немного морфия и не поспать? Ты так нуждаешься в этом!
Он ответил с какой-то хитрой осмотрительностью.
— Да, ты права. Я утомлен, да и ты тоже. Нам обоим надо выспаться. Морфий — именно то, что нужно. Подожди, я схожу приготовлю инъекцию, и мы оба примем дозу.
Все еще вертя пустой шприц в руках, он тихо вышел из комнаты. Джорджина огляделась в бессильном отчаянии, настороженно ожидая услышать шаги, предвещающие помощь. Ей показалось, что Маргарита снова возится внизу на кухне, и она позвонила, чтобы узнать о судьбе своего письма. Старая служанка тут же отозвалась и сказала, что давным-давно отнесла его в клуб. Губернатора Дальтона там не было, но служащий обещал вручить записку, как только он появится.
Маргарита снова проковыляла вниз, но Кларендон так и не возвращался. Что он делал? Что замышлял? Она слышала, как за ним захлопнулась входная дверь, и знала, что теперь он находится в клинике. Позабыл ли он о своем первоначальном намерении в шатком состоянии безумия? Тревога ожидания становилась почти невыносимой, и Джорджине пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы не закричать.
Входной звонок, одновременно зазвеневший в доме и в клинике, наконец, нарушил напряжение. Она услышала кошачью поступь Сурамы, вышедшего из клиники, чтобы открыть калитку, а затем почти с истерическим вздохом облегчения узнала знакомый твердый голос Дальтона, который разговаривал со зловещим помощником. Вскочив с места, она неуверенной походкой пошла навстречу, когда он возник в дверях библиотеки; не было сказано ни слова, пока он целовал ей руку в своей изысканной старомодной манере. Затем Джорджина принялась торопливо объяснять все, что произошло, все, что она мельком увидела и подслушала, все, чего она боялась и о чем подозревала.