После того как он отдал необходимые распоряжения и убедился, что все до единого, включая Паолка, бросились выполнять приказы капитана, принц объяснил, что жители Внешнего кольца, разрушенного огнем, ютились теперь везде, где только было возможно: в домах, в огородах, на крышах, в садах. Он, принц Эрик, счел бы за честь предоставить свой дом в распоряжение родных капитана. Ранкстрайл с удивлением посмотрел на него: ему показалась слишком смелой, если не сказать глупой, идея поселить под одной крышей молодого мужчину и девушку, особенно если мужчина принадлежал к высшей аристократии, а девушка была всего лишь прачкой. Но ему не пришло в голову ничего подходящего, чтобы отклонить это предложение.
Тем временем капитан послал Лизентрайля к воротам Внешнего кольца с приказом собрать всех наемников, найти разбежавшихся лошадей и попросить Тракрайла заняться легкоранеными, в то время как тяжелораненых перенести в Цитадель.
С помощью принца Ранкстрайл и Вспышка нашли своего отца и Борстрила. Все покрытые сажей, они непрестанно кашляли, но, к счастью, не были ранены. Отец радостно обнял капитана и долго не отпускал: Ранкстрайлу с огромным трудом пришлось заставить себя оторваться от него. Глаза Борстрила восхищенно блестели на перепачканном сажей лице.
Капитан оставил свою семью с принцем Эриком и направился к Внешнему кольцу. Он нашел место, где стоял их дом. От него не осталось ничего, кроме обгоревших балок, торчавших тут и там из крепостной стены. Ранкстрайл различил надгробие на могиле матери, рядом с которым наперекор всему упрямо пробивалось сквозь камни кривое деревце дикой вишни.
Затем капитан подошел к Большим воротам, остатки которых все еще тлели после пожара. Внезапно кто-то, с луком в руках и натянутой уже тетивой, преградил ему путь. Это был один из его солдат, и Ранкстрайл поинтересовался, за каким орком тот гонится.
— За тобой, капитан, — ответил солдат.
Окрыленный победой, Ранкстрайл совсем забыл о Сиуиле.
Непростительная забывчивость, учитывая, что он самоуверенно считал, что может иметь под боком предателя без какого-либо вреда для себя.
— Судья приказал мне расквитаться с тобой, если ты вздумаешь его предать.
— Для твоего Судьи победить орков — это предательство?
Капитан смотрел на Сиуила: черная фигура в серебряном свете луны на фоне золотых отблесков пожаров. Он ничего не мог сделать, чтобы избежать стрелы, направленной ему в сердце и готовой пронзить его не защищенную кирасой грудь. Но, несмотря на это, он не испытывал страха.
Без тени удивления Ранкстрайл увидел, как Сиуил упал на землю.
— С вашего позволения, капитан, — пробурчал чей-то голос.
Это был Нирдли, гном, а за его плечом стоял Лизентрайль. Топор гнома торчал в спине Сиуила. Лизентрайль держал в руке обнаженный меч, но в нем уже не было надобности.
— С твоего позволения, капитан, — эхом повторил капрал. — Никто не смеет трогать твоих солдат, но этот никогда в жизни не принадлежал к их числу, — он улыбнулся и продолжил: — И теперь он наконец-то перестал страдать.
Капитан молча кивнул и ответил, что рано или поздно ему следовало бы подсчитать, сколько раз Лизентрайль спасал ему жизнь. Затем посмотрел на мертвого и наконец понял, что же это было за страдание, которым всегда так похвалялся Сиуил, отводя другим роль неопытных новичков. Так называл он всех без исключения, в том числе тех, кто побывал в рудниках или в руках палача, или тех, кто, как Тракрайл, видел смерть собственной матери, обвиненной в колдовстве и сожженной на костре, чем часто вознаграждались услуги женщин-целительниц.
Страдание Сиуила заключалось в зависти, в черной и всепожирающей зависти, в глухой и непроходящей обиде заурядных личностей на несправедливость своего существования. Наконец Ранкстрайл понял, почему Судья-администратор ненавидел эльфов. Понял, почему его самого отдали в руки палача. Под мантией жестокости, ибо других мантий ему не было дано, Судья прятал свою низкую посредственность. Он отправил капитана к палачу, потому что страшился его, и не приказал прикончить лишь потому, что не желал остаться беззащитным перед врагами, с которыми капитан мог бы сражаться вместо него. А может, Судья просто боялся признаться в своем страхе даже самому себе.