Полковник не обратил ни малейшего внимания на вольное обращение лейтенанта к старшему по званию. Он резко встал.
— Слушай ты, индюшачья морда… — багровея, обратился он к Чинганчгуку.
— Я вас очень внимательно слушаю полковник, — донеслось с верху.
— Ну, так вот, ты всегда считал меня трусом, — продолжал полковник. — Но теперь я стою перед тобой в полный рост, каналья, и даже не знаю, есть ли у тебя патроны…
— Вы смелый человек, — заметил индеец.
— …Я стою перед тобой, дикарем, как я уже говорил в полный рост и хочу сказать тебе прямо в глаза все, что о тебе думаю. Если тебе не понравятся мои слова, ты можешь меня пристрелить.
— Хорошо, я подумаю, — пообещал Чинганчгук.
— Итак, я хочу сказать тебе, что ты — ублюдок!
— А что это такое? — притворно удивился индеец.
Полковник замешкался. «Ублюдок» было одним из самых любимых его ругательств, но, откровенно говоря, полковник довольно смутно представлял, какой именно грех должен совершить человек, что бы претендовать на это «звание». Не зная, что ответить полковник достал из кармана носовой платок и вытер вспотевшее лицо.
— Что-то ты стал слишком словоохотливым… — пробормотал он.
— Мне больше нечего терять, сэр — индеец с грустью осмотрелся по сторонам и еще раз пожалел, что поблизости нет деревьев.
— Ты пьяница и самый развратный развратник! — снова зарычал полковник.
— С последним трудно не согласиться, — отозвался Чинганчгук.
Цвет лица полковника приобрел фиолетовый оттенок.
— Что ты хочешь этим сказать, кретин?!
— Только то, что вы слышали.
Дадли бешено вращая глазами, оглянулся вокруг, словно призывал в свидетели силы небесные и земные, включая тихо похохатывающий взвод.
— Уж не хочешь ли ты этим сказать… — медленно заговорил полковник с трудом протискивая слова сквозь сжатые зубы. — Что моя добропорядочная гувернантка, этот агент во плоти… То есть я хотел сказать ангел и ты…
— Пока я ничего не хочу утверждать, — оборвал индеец полковника. — Но, в конце концов, вы сами можете меня к этому вынудить.
Полковник воздел руки к небу и исторг целую лавину ругательств. Членораздельные слова встречались в ней примерно так же часто, как одуванчики в горячей вулканической лаве. Кое-кто из солдат заткнул уши и отполз подальше от Дадли. Когда полковник принимался бушевать, он имел дурную привычку топать ногами совсем не обращая внимания на то, лежит ли рядом с ним солдат на огневой позиции или, что случается не так уж редко, ползет ли солдат по-пластунски из ближайшего салуна в родную казарму.
Полковник бесновался минуты три и все это время повеселевший индеец обдумывал идею, неожиданно пришедшую ему в голову. Риск, разумеется, был, но так как альтернативой риску являлась только попытка самоповешения по методу барона Мюнхгаузена, собственноручно вытащившего самого себя из болота, Чинганчгук решил рискнуть.
— Ты клеветник, Новухудоносор и фетюк! — Продолжал между тем полковник. Он уже немного подустал, его словарный запас порядком истощился, а поэтому в обвинительной речи стали встречаться довольно редкие ругательства. — Ты фанфарон, филантроп, физиономист и лжепророк!..
Чинганчгук улыбнулся и поднял руку.
— Подождите полковник.
— Что тебе, свинья?!
— По-моему, вы, как бы это по лучше выразиться, немного перегибаете палку.
— Тебе бы этой палкой да по твоей красной роже, фармацевт!
— Я не об этом, — Чинганчгук припомнил последний французский роман, который он читал, отсиживаясь в погребе святого отца Лаврентия. Стараясь соблюсти так понравившуюся ему стилистику речи, индеец быстро заговорил. — Ваши обвинения хотя и имеют некоторое, скажем чисто условное, отношение к моей персоне, но, тем не менее, я совсем не собираюсь выслушивать всяческие грязные инсинуации в свой адрес и уж тем более без предъявления каких-либо конкретных фактов.
Дадли пожевал губами и погрузился в глубокое раздумье. Полковник не любил французских романов и явным трудом переваривал только что сказанное индейцем.
Солдаты начали перешептываться, вскоре в цепи вспыхнула легкая перебранка. Кое-кому из них, а вернее тем, кто зайдя вечером в казарменный нужник не отказывал себе в удовольствии прочитать страничку-другую из прибитой гвоздем к стене стопки местных газет, показалось, что индеец, защищая честь дамы, вызвал полковника на дуэль.
Малыш Бреди и сержант Снок тут же возразили, что у индейца нет сабли. Но сторонники дуэли по прежнему твердо стояли на своем. По их мнению, двум настоящим мужчинам вполне хватило бы и одной полковничьей железяки, что бы перерезать глотки друг другу.