Стоп. Стоп-стоп-стоп, так он и вправду собирается?..
И... и те, кто идут за ним... Два Щелчка... Безухий... Однорогий, и ты?!
Нет! Нет, нет и еще раз нет! Никогда! Ни за что! — после чего, отпустив плечо дракона, я кубарем скатилась на землю и шмыгнула к краю «взлетной площадки», скрючившись за ближайшим камнем, дабы меня случайно не сбило напором воздуха. Нет! Никаких полетов! Хватит уже, налеталась по самые ушки — после единственного «дозорного вылета, совсем недолгого» я сперва избавилась от всего съеденного, а потом еще целый день ходила враскоряку, тихо подвывая от боли. Ибо чешуя скального дракона вовсе не такая гладкая, какой выглядит со стороны — нет, это проклятое орудие пыток, созданное исключительно для самых грешных представителей моей расы, ибо любой, кому доведется покататься на спине крылатого ящера, на всю жизнь обретет стойкую ненависть по отношению как к самим полетам, так и к разъездам на драконах в частности. Это в милых детских сказочках, писавшихся явно для нежных принцесс, юная прелестница может сесть на шею белого дракона и не порвать платье — реальность куда суровее, и несчастная я не только лишилась двух пар штанов (кожаных и тканевых), но и заработала целый набор художественных царапин, образующих почти точную копию рисунка драконьей чешуи. Может быть, кому-то это и покажется красивым, но мне, потратившей на обработку ран почти половину своих лекарств, от этого легче не становилось, после чего даже упоминание о полетах вызывало у меня тошноту. Лишь краткие подъемы и спуски в драконьих лапах — лапах, я сказала! — больше ничего! Так что летите, летите, давайте, куда вы там хотели... ой, мамочка, меня сейчас вырвет...
Но вот что это они там делают, наверху?
Пришлось все-таки посмотреть. Сперва мельком — сваренная накануне уха была слишком вкусной, чтобы ее выплевывать — потом еще, еще раз... и я не заметила, как уже смотрю на все это, широко раскрыв глаза, но — о чудо! — не испытывая ни малейшего чувства тошноты. Ибо это... это было...
Невероятно.
Старик, пожалуй, был единственным, кто летел неспешно, кругами забираясь все выше и постепенно отдаляясь от логова. Остальные члены клана вились вокруг него, будто маленькие бабочки у распустившегося за ночь цветка, постоянно меняя направление, но при этом двигаясь в удивительном согласии и словно читая мысли друг друга. Их пестрые крылья — синие, красноватые, нежно-золотые — мелькали на фоне угрюмых туч, словно ожившая радуга, то складываясь, то расправляясь, то вознося своих хозяев под облака, то заставляя их камнем падать вниз…
И они пели.
Да, теперь я могла разобрать — действительно, не выли, не ревели, а пели, на столь древнем своем наречии, что всех моих скромных познаний оказалось недостаточно, чтобы разобрать хоть слово... но здесь, на открытом воздухе, эта песня уже не рвала мне уши и не выворачивала наизнанку мозг, а растекалась широкой рекой, смягчаясь о пушистые края облаков. У меня не было драконьего слуха, чтобы оценить ее в полном великолепии, но, готова поклясться, ничего подобного не пели больше нигде в этом мире, так что в целом все это выглядело скорее не как полет, а как волшебный бал, еще одно наследие милых детских сказок: чарующая музыка, разноцветные наряды и обворожительные дамы с кавалерами, кружащие по начищенному до зеркального блеска паркету. Это были цветы на ветру, разноцветные рыбки в королевских прудах, искры догоревшего костра, пляшущие под музыку самого неба, и я совершенно потеряла счет времени, глядя на этих чудесных созданий и точно зная, что никогда и нигде, ни в одном из Девяти миров, ничего столь же великолепного мне больше увидеть не суждено. Айхарра всепрощающая, да о чем тут говорить, если мне самой вдруг захотелось взлететь — я, еще недавно дрожавшая от самой мысли об этом, едва удержалась, чтобы не вскочить на ноги и, раскинув руки, не обнять целый мир, желая лишь одного: подняться выше, выше, еще выше!
...А потом они спустились вниз, точно опавшие лепестки, один за другим складывая усталые крылья и, сразу как бы поблекнув, скрываясь в черном нутре родного логова. Молча. Не было слышно привычных разговоров — даже тех, непередаваемо низких и раскатистых рычаний, какими они обычно обменивались при возвращении домой — и казалось, будто некий огонек, горевший внутри каждого из них, превратился в крошечную искру, едва озарявшую бездонные зрачки их печальных глаз. А я все стояла у входа, непроизвольно кусая губы, провожая глазами этих новых, незнакомых мне существ, и никак, ну ни за что не решаясь спросить: что же это все-таки было?..