Виктору же удается бежать, организация и ему помогает переправиться за границу. В Париже он встречается с Эгерке, которая старается вести себя так, чтобы он не нарушил верности по отношению к Герти.
Вторая часть — это история бегства. Мне удалось сделать ее живой и волнующей. Кончается она тем, что оба героя готовятся получить новое задание.
Дорогая моя, я надеюсь, что книга скоро выйдет в свет, и я пришлю тебе экземпляр с личным посвящением. А что нового у вас? Мне хотелось бы знать, что сталось с моими венгерскими друзьями, с которыми я познакомилась у тебя. Особенно часто я вспоминаю о Чабе. Теперь могу признаться, он мне настолько симпатичен, что я даже немного влюблена в него. Прошу тебя, если ты его увидишь, об этом ничего не говори. А вот его друг, Радович, мне не понравился. Меня встревожила его несколько прокоммунистическая речь. Я ничего не могу поделать с собой, но мне не нравятся коммунисты. Ты же знаешь, что я человек религиозный, и тот, кто обижает господа бога, обижает и лично меня. Я советую тебе опасаться его. Все увиденное и услышанное в Берлине воодушевляет меня. Я чувствую силу народа, его историческую роль.
Дорогая моя, на этом я заканчиваю свое письмо и прошу всемогущего господа о том, чтобы он дал тебе силы и счастье. Условное название моего романа: «Бегство из красной пустыни». Думаю, что со временем я напишу и третью часть. Мои герои из Парижа попадут в Испанию, где будут сражаться против диктатуры.
Париж. 26 мая 1937 г.
По-дружески обнимаю.
Свернув письмо, Вебер решительно отдал его девушке со словами:
— Для чего вы дали мне прочесть это? И какое отношение имеет ваша Мишель к Радовичу, кроме того что она предостерегает вас от него? И вообще, кто эта француженка?
Моника положила письмо на прежнее место под белье.
— Во время Олимпийских игр Мишель Деваре жила у меня на квартире, — объяснила она. — Полиция уже проверяла и нашла все в полном порядке.
— Полиция? — удивился Вебер.
— Да, полиция, — ответила она равнодушно и снова уселась на диван, — Она вскрыла мое письмо, говоря при этом, что никакой цензуры у нас нет. Но меня лично это не интересует. В конце концов, никаких претензий ко мне у них не было и они попросили извинения.
— Полиция — это сборище идиотов! — с убежденностью выпалил Вебер, по-видимому, причисляя и себя к ним, поскольку и он не нашел в письме ничего предосудительного. — Однако я все же никак не пойму связи с тем, что Радович жив.
Моника закурила, улыбнулась и спросила:
— Интересно, чем вы занимаетесь на своей кинофабрике? Уверена в том, что сценарии вы не пишете. — И, не дожидаясь объяснения, продолжала: — Герой романа Виктор — это Радович, Эгерке — моя подруга, а Герти — это я сама. Знаете, во всей этой чепухе, написанной Эгерке, все правда.
— Это письмо писала Мишель?
— Эгерке, а для легализации, так сказать, подписалась именем Мишель. Откровенно говоря, я ее ненавижу за то, что она таится от меня. Все это она написала только потому, чтобы я позаботилась о ее матери. А взамен она обещает мне поберечь Милана.
— Понятно, — вымолвил Вебер, — Умное, очень даже умное решение. И когда вы ей ответили?
— Еще находясь в полиции... Написала только то, что я получила ее письмо. Само собой разумеется, что полиции я не стала объяснять его скрытого смысла.
— А почему вы доверились мне?
— Потому что идиотка. Кому-то мне нужно было сказать об этом. Если же вы шпик, то мне здорово не повезло. Но в этом случае вы последний мерзавец. Хотя... Что я говорю?! — Она задумалась, вперив взгляд в потолок: — Хотя все это я спокойно могла бы рассказать и в гестапо. Элизабет Майснер...
— Эгерке?..
— Да, это она. Короче говоря, мать Лизы находится в заключении. А о бегстве Милана мне ничего не известно. Разве только то, что, судя по содержанию письма, оба они в Париже, но и это не совсем точно. Они уехали в Испанию. Об организации я ничего не знаю. Признаться же я могу только в том, что была любовницей Милана Радовича, но больше сказать мне нечего. — Повернувшись лицом к окну, она застыла точно мраморная статуя. — В конце концов, жизнь не такая уж интересная штука, — проговорила она, повернувшись к Веберу. — Скажите, мой господин, мой отец не обещал вам, что я пересплю с вами за все эти бумаги? Если быть вполне откровенной, то у меня нет особого желания заниматься этим делом. — Сказано это было так, что Вебер поверил: девушке действительно все это до чертиков надоело и она полностью или почти полностью потеряла интерес к жизни.