Однажды вечером к нему явился Вебер. Разговор происходил в кабинете директора института философии. Эккер сел во вращающееся кресло. Он торопился домой: Эрика уже неделю как жила у него и они собирались весь вечер провести вдвоем.
— Только покороче, дорогой, — попросил он Вебера. — У меня еще много дел.
Вебер, однако, не торопился. Он сел и, поправив складки на брюках, закурил.
— Перевозка Радовича производилась по личному указанию Гейдриха, — сообщил он.
Эккер, стиснув руками подлокотники кресла, тихо свистнул. «Гейдрих... Значит, Рени мне не доверяет? Сначала разрешил его допрашивать, а потом, передумав и не согласовав со мной, действовал за моей спиной? Возможно, что он и сейчас все еще подозревает меня? В свои планы он меня не посвящает, так как не доверяет мне?»
Эккер потер лоб и сказал, обращаясь к Веберу:
— Феликс, дорогой, я всегда был с вами откровенен, так что не обижайтесь на меня за то, что я вам сейчас скажу. Я вас считаю не только своим учеником, самым близким коллегой, но и в какой-то степени даже сыном.
— Господин профессор, я обязательно оправдаю ваше доверие.
— Не будем сентиментальничать, дорогой. — Эккер встал и по привычке заходил взад-вперед по комнате. Он останавливался перед дверью, словно прислушивался к тому, что делается за ней, или же бросал беглый взгляд в окно, словно желая узнать, что же творится на улице. — Мы должны поймать Радовича. Его побег кладет темное пятно и на нас, а смыть его мы можем только тогда, когда схватим Радовича. Обращаю внимание на то, сынок, что об этом не должна знать ни одна душа. Сейчас объясню, почему именно... Мне кажется, что этот побег — дело рук лиц, обладающих большой властью. Однако... — Профессор сделал паузу и, подойдя к Веберу вплотную, продолжал: — Запомните, Феликс, мои слова: эти люди являются противниками фюрера. Если наша акция увенчается успехом, о нем мы доложим самому фюреру.
Вебер был умным малым и не хуже Эккера понимал, что вооруженное нападение на машину не больше и не меньше как легенда. Быстро мчащуюся машину невозможно обстрелять так, чтобы смертельно ранить одного шофера, а сопровождающего Радовича офицера лишь легко в ногу, не говоря уже о том, что машина без водителя обречена на гибель.
— Ваша версия верна, господин профессор, — согласился с Эккером Вебер. — Я полагаю, что машину остановили, и не какие-нибудь гражданские лица, с которыми гестапо и разговаривать-то не станет, а военные в форме СС. Они же убили шофера и ранили офицера. Хотелось бы мне взглянуть на его рану. Во всяком случае, это была грязная работа.
— Если я правильно тебя понял, сынок, — заметил Эккер, — то ты полагаешь, что адъютант Гейдриха всего лишь разыграл нападение, не так ли?
— Думаю, что так оно и было на самом деле. Но с этой стороны они неуязвимы. Полагаю, что нам необходимо детально изучить окружение Радовича. Если мы схватим этого щенка, я гарантирую, что он расколется и заговорит.
Затем они разработали детальный план действий, а когда расстались, Эккер сказал:
— Только спокойно, сынок, безо всякой спешки, так как время работает на нас.
Домой Эккер вернулся поздно. Его поджидала Хильда Эльмер, сорокалетняя экономка, голову которой украшал большой пучок из светлых волос. Эккер взял ее к себе три года назад, когда власти разгромили религиозную секту «Тело Христово», в которую входила и она. Профессор позволил ей жить, не нарушая законов секты, за что фанатичная старая дева платила ему собачьей преданностью. Она великолепно готовила и содержала в чистоте всю квартиру. Однако самым главным ее достоинством было умение молчать. Эккер не раз подвергал проверке ее преданность и убедился в том, что ей можно доверять даже самые сокровенные тайны, хотя он, разумеется, и не собирался этого делать. Раз в две недели он беседовал с ней «о религии» и вопреки желанию внимательно выслушивал ее болтовню.
— Мадемуазель Эрика уже спит? — спросил Эккер у дородной Эльмер, которая вышла из кухни ему навстречу.
— Она ожидает вас, господин доктор, в библиотеке.
— Приготовьте мне ванну, Хильда. Я поужинаю чаем с сухариками. Возможно, я буду в библиотеке.
Пока он раздевался, ванна с благовониями уже была готова. Эккер побрился и выкупался. Делая это, он не переставал думать об Эрике, которая пребывала в состоянии такой депрессии, что он мог делать с ней все, что хотел. Он видел, что она полностью подчинилась своей судьбе, а душа ее, казалось, существовала отдельно от тела.