— Зачем?
— Сейчас объясню, дорогая. Пауль Витман был большим художником. Если у тебя нет другой цели, то тебе следует жить хотя бы для того, чтобы познакомить людей с его искусством. Разве это не может стать целью жизни? — В глазах девушки блеснул слабый свет. — Если ты по-настоящему любила Пауля, то ты обязана сделать это ради его памяти. Он будет жить в своих творениях. И это можешь сделать только ты. Поэтому учись, а я тебе во всем помогу. Тихо и незаметно мы соберем все картины Пауля, поскольку без них не может быть и речи о Пауле как художнике, а уж потом ты примешься за работу. Подумай и о том, что Пауль принадлежал не только Германии, но и всему человечеству...
Эккер прекрасно понимал, что доверие и любовь Эрики он может завоевать только в том случае, если не будет стараться отчуждать ее от памяти о Пауле. Напротив, ему даже необходимо почаще вспоминать о художнике, во всяком случае, до тех пор, пока девушка не поправится. И хотя картины и эскизы Пауля находились в безопасности, Эрике об этом знать не нужно, так как Эккер решил со временем похвастаться, с каким трудом ему удалось собрать их, что будет равносильно целительному бальзаму для чувствительной девушки. В ту пору у Эккера в голове и мысли не было, чтобы сделать ей какую-либо подлость.
— Скажи, Эрика, ты можешь вспомнить, как выглядел тот офицер, который заставлял тебя подписывать какие-то бумаги?
— Могу, — ответила она, подумав, и нарисовала словесный портрет офицера, который на удивление совпадал с портретом адъютанта Гейдриха.
«Значит, я не ошибся в том, что между побегом Радовича и вербовкой Эрики существует прямая связь», — подумал Эккер, а вслух сказал:
— Иди ложись, дорогая, а я еще немного поработаю. — Он подошел к письменному столу. — Да, Эрика, я не буду возражать, если ты приведешь в порядок мои книги, составишь каталог. Если захочешь, конечно. Но это совсем не срочно, а если сделаешь, то я буду очень рад. И еще одно, ты здорово помогла бы мне, если бы взяла на себя ведение моих финансовых дел, от которых я так устаю. Первого числа я вручу тебе определенную сумму, а Хильда будет еженедельно отчитываться перед тобой.
— Охотно, — ответила девушка и вышла.
Эккер же сел к столу и задумался. Затем, взяв лист бумаги, он мелкими буковками написал в ряд несколько имен. В середине ряда стояло имя Милана Радовича, от него лучами шли несколько линий, а возле них появились имена: Чаба Хайду, Эндре Поор, Моника Фишер, Элизабет Майснер, Эрнст Хокер, Геза и Андреа Бернат и другие. Постепенно листок бумаги стал похож на изображение паутины, которой оказались опутаны все эти имена. Однако в течение целого года все усилия Эккера не давали никаких результатов.
Летом тридцать седьмого кое-что прояснилось. Однажды вечером перед отъездом на родину Эндре Поор навестил профессора.
— Я хотел бы послать в Пешт письмо одному профессору, — оказал Эккер. — По почте письма идут слишком долго. — Наклонившись к молодому священнику, он доверительно добавил: — К тому же некоторые люди, злоупотребляя своей властью, порой вскрывают чужие письма. К сожалению, многие превратно понимают мой гуманизм. С тех пор как я выручил Эрику из лагеря, некоторые безответственные типы называют меня еврейским пособником. Дорогой, ты не откажешься захватить это письмецо в Пешт?
— Разумеется, — с готовностью ответил Эндре, заметив на маленьком круглом столике под торшером томик библии в кожаном переплете, между страниц которой виднелось несколько закладок, что свидетельствовало: профессор не просто читал, а внимательно изучал ее.
Эккер уже давно разобрался в характере теолога и потому искусно подыгрывал ему, стараясь завоевать его доверие.
— Садитесь, пожалуйста, дорогой мой, — предложил профессор, подводя его к столу. — Чем вас угостить?
Эндре сел, от выпитой рюмки ему стало жарко, и он, извинившись, расстегнул верхнюю пуговицу, освобождая воротник.
— Благодарю вас, господин профессор, я только что поужинал с Чабой и Гезой Бернатом и много выпил. Спасибо. — С любопытством он протянул руку к библии: — Я и не знал, что господин профессор почитывает священное писание.
Эккер уселся на свое место и, откинувшись на спинку, чтобы лицо его находилось в тени, внимательно всматривался в теолога.
— Не почитываю, сынок, а читаю, и притом регулярно. Человека порой мучают сомнения, ответ на которые он может найти в этой книге.
«Выходит, не только у меня, но и у профессора имеются сомнения? До сих пор я считал, что ему все ясно», — подумал священник, а вслух сказал:
— А я-то думал, что сомнения мучают только меня.