Сергей и Мария Плавник
Последний
Я нанёс на рисунок завершающий штрих и сделал шаг назад. Уставший карандаш, порхавший по бумаге несколько часов подряд, замер в моей руке. Рисую я только карандашом, мне нужны детали, которые красками передать невозможно. «Да, пожалуй, на сегодня можно закончить», — устало пронеслось в моей голове. Я критически оглядел весь рисунок и не нашёл к чему придраться. В этот раз мост у меня получился совершенно другим. Прошлый был мощной конструкцией, готовой выдержать хоть роту солдат, идущую в ногу, хоть детище прогресса — поезд с десятком вагонов. Сейчас получилось нечто ажурное и с виду хрупкое. По такому мосту впору гулять влюблённым парочкам, ведя неспешные разговоры и любуясь окрестными пейзажами. Парочек я на мосту не видел, но именно эта ассоциация пришла мне в голову как завершение композиции.
Я посмотрел на небо, солнце перевалило далеко за полдень. Няня уже, наверное, испекла свои пирожки и опять будет ворчать, что не вернулся вовремя. Она любит, чтобы пирожки ели с пылу с жару. Я тоже люблю, но променять рисование на пирожки, да на что угодно, не соглашусь никогда. Теперь уже никогда. Тем не менее я быстро собрал свои нехитрые принадлежности. Свёрнутый в трубочку лист перевязал тесёмкой. Подставку, сделанную отцом, разобрал и сложил в специальный мешок, сшитый мамой.
Закинул мешок за спину и поспешил домой. Сейчас моим домом было поместье, принадлежавшее двоюродной тёте моего отца, Анастасии Хрисанфовне. Я приезжал сюда каждое лето на протяжении уже шести лет.
Владелица поместья была женщина строгая, но в общем хорошая и справедливая. С одной стороны, она не одобряла мои контакты с деревенскими мальчишками, с другой — понимала, что одному мне будет хуже. Поэтому просто просила, чтобы я не заводил какой-то особой дружбы — побегал, искупался, позагорал, и достаточно. С этого, собственно, всё и началось четыре года назад.
Недалеко от крайнего деревенского дома есть невысокий холм, с которого открывается вид на все окрестности. Мы с ребятами бежали на речку купаться, и я решил сократить путь. Побежав напрямик, я собирался проскочить этот холм с ходу, но на полпути больно ушиб ногу о камень. Ни о каком беге речь уже не шла, но на вершину я всё-таки забрался и остановился перевести дух. Что со мной тогда произошло, я так до конца и не понял. Вначале перед глазами был обычный деревенский вид, небольшая речушка извивалась, как змея, то пропадая в зарослях камыша, то снова появляясь и играя бликами утреннего солнца. Я видел старенький деревянный мостик, которым почти не пользовались, потому что город был в противоположной стороне, а для походов в лес, стоявший в полукилометре за речкой, имелся удобный брод недалеко от моста. Сзади была деревня, обычная деревня начала века. Деревянные дома, какие лучше, какие хуже. Всё обыденно и неинтересно, но я вдруг увидел совершенно другое. Деревянные срубы превратились во дворцы, речушка стала полноводной рекой, а мостик.
Перегреться я не мог, и последствиями болевого шока это тоже не могло быть. Нога болела, но не очень. Я зажмурился, а когда открыл глаза, видения никуда не исчезли. Правда, они изменились: дворцы стали высокими, безликими домами с прямоугольными окнами, а чуть позже превратились в тоже высокие, но уже очень необычные на вид строения с зеркальными стенами, в которых отражалось и солнце, и всё, что было у меня за спиной.
И я подумал, что должен… нет, не должен, обязан всё это нарисовать. И первое, что я сделал, вернувшись в город, попросил родителей купить мне всё необходимое для рисования. В тот год мне исполнилось двенадцать.
— А, городской, ты чё опять не пришёл купаться?! Это Яшка Босой, он всегда кричит на всю улицу, хотя видит, что я иду к нему навстречу. А Босой — не потому что ходит необутый, это фамилия.
— Здравствуй, Яков.
— Опять рисовал? — Яшка смотрел на меня с сожалением.
— Рисовал, — ответил я.
— Такая погода стоит, а он рисует.
— В дождь я бы рисовать не смог.
Погода стояла действительно замечательная, купайся хоть весь день. «Завтра обязательно пойду, — подумал я. — Хоть раз за лето надо искупаться и позагорать на солнышке».
— Завтра хоть пойдёшь? — спросил Яшка.
— Да.
— Ну, бывай, художник.
Мы попрощались.
Отец приехал через два дня. Он выглядел непривычно задумчивым, даже хмурым. Долго мерил шагами гостиную, иногда останавливался и смотрел в потолок, потом пожимал плечами и шёл дальше.
— Что-то случилось, пап?
Отец остановился и невпопад спросил:
— Много нарисовал?
— Двенадцать рисунков и ещё несколько набросков.