Всего у меня шесть тёть. Дед, Гаврила Степанович, хотел сына. Бабушка, Анна Тимофеевна, не видела связи между полом ребёнка и числом попыток. Но дед однажды поборол корову и отдубасил кулачищем, за непослушание. С тех пор бабушка принципиально с ним не спорила. В свободное от дедушки время она разводила кур, гусей, индюков, коров, поросят и уток. Двор был её ковчегом. Когда мимо бежала дочь Надя, бабушка кричала:
– Саша, Маша, Тая, Таня, тфу, Надежда, причешись!
А ещё были Люда и Люба. Три пережитых войны стоили семи Потопов. В зрелом возрасте бабушка ничего уже не боялась, кроме дедушки.
Смеются мои тёти одинаково громко. Упирают руки в бока и трясутся, всем телом клонясь в самых опасных направлениях. Сразу видно, им смешно. Никаких хихиканий с закрытым ртом. Если тёти плачут, то от любви. При встречах и расставаниях. От боли плакать у нас не принято. Моя кузина после драки с мужем (кузина победила) сама себе зашивала бровь, глядя в зеркало. Напевала при этом «сняла решительно пиджак наброшенный».
Дослушав до этого места, мама заметила, что муж у кузины – дебил. Не шизофреник, слава богу. Шизофреники склонны к страшным убийствам. Мама их различает, поскольку сама доктор психологии. Возможно, это не свадебная история, вдруг предположила мама. И ловко сменила тему. В детстве ей дарил конфеты один итальянский сержант. Была война, но сержант ничем не выдавал свою фашистскую сущность. Просто квартировал в хате. В далёком Неаполе у него осталась дочка. Сержант называл маму бамбиной, рагаццей и пикколой. Бабушка итальянца жалела. Говорила, хороший человек. За великодушие ей вернули мужа.
Дед пришёл с войны без конфет, очень недовольный. Шесть лет стрельбы и никаких обнимашек. Трудно было. Не то что сейчас, пять сортов шашлыка на столе.
Дашины родственники до этих слов просто молчали, а тут и вилки отложили. Мама не собиралась укорять. Наоборот, сказала она, хорошо всё так, ешьте, гости дорогие. Но они всё равно переключились на морс.
Свадьбы часто ведут толстые женщины с резкими голосами и диким темпераментом. Я боюсь их самих, их страшных традиций и ужасных конкурсов. Я сам толстый и глупый, зачем мне ещё конкуренция. Работа тамады меж тем тяжела. Гости отлынивают от радости, в лицо называют соревнования дурацкими. Мне довелось испытать зрительское непонимание. Я вёл утренник в доме престарелых. Участники боялись моего напора и норовили не дожить до подарков.
Было это в институтские годы. Сокурсницы предложили влезть в шкуру деда Мороза, бесплатно. Давай, говорят, смех и радость людям отнесём. Как назло, девчонки были хорошенькими. Дружить с такими всего за пять минут позора – удачный размен, подумал я. Проклятое либидо.
Декабрь выдался тёмным и холодным. К богадельне ходил трамвай, весь в подозрительных пятнах. Само заведение напоминало дом привидений. Иней на стенах и окнах, света нет. Как в фильмах, где семья покупает старинный особняк. Рядом парк, плавно переходящий в кладбище. Днём терпимо, семья бодрится. Но по ночам на чердаке слышны голоса и плач. На стенах кровавые знаки. В конце фильма папаша, тихий клерк, убивает топором опасного упыря. Куски грима летят прямо в камеру.
Я сам пришёл в этот дом. Девочки затащили меня в чулан, нахлобучили бороду и колпак. И вытолкнули на сцену. Они слабо представляли устройство праздников. Им казалось, пенсионеры пустятся в пляс, завидев студента в валенках. И ошиблись. Я стоял, источая ужас. Зрители впитали флюид, им тоже стало страшно. Какое-то время мы смотрели друг на друга, мечтая разбежаться. Сокурсницы зашипели из-за кулис что-то насчёт песен и танцев. Дуры. Деваться было некуда, я исполнил несколько па. Без музыки, сам по себе. В родной степной манере. Не понимающие танцев люди полагают, именно так выглядит эпилептический припадок. Сказав какую-то банальность о долгом пути и пропащей снегурочке, я ринулся в зал. Стал приставать к старушкам, даже подмигивал.
– Как тебя зовут, девочка? Зоя Леонидовна? Стихи знаешь? Не молчи, а то заморожу! Не боишься потрогать дедушку, который старше тебя в четыре раза?
Никогда больше я не был так похож на шизофреника из маминого рассказа. Помню, поклялся никогда и нигде больше не тамадить. Но Дашины гости грустили всё отчётливей. Я встал и предупредил собравшихся, что танцев не будет. Зато я расскажу про Дашу. Посмотрите, какая она красивая. А ведь с утра плакала трижды. Всякий раз по новому поводу. На ней и сейчас мокрое платье. Не от слёз. В ней нет такого запаса влаги. Её утро началось в парикмахерской. Даша просила уложить волосы элегантно и скромно. Мастера кивнули и взбили на голове торт. С беседками, розами, жар-птицами. Всё, на что в ответ решилась Даша, – поблагодарить, выйти и разрыдаться.