Седьмое октября тысяча девятьсот сорок пятого года. Во второй половине дня я ходила на кладбище. Вернулась довольно поздно, уже стемнело. Когда я вошла в дом, Сэфтика сказала, что в столовой меня более получаса дожидается какой-то английский журналист, который говорит и по-французски. «Вот, начали появляться и иностранцы!» — подумала я и пошла в столовую. Мужчина с изысканными манерами, почтительно обратился ко мне по-французски. Его зовут Дейв Митфорд, он журналист и прибыл в Румынию всего два дня назад. После короткого и приятного введения господин Митфорд заговорил о деле. Он сказал, что у него есть для меня новость. Но прежде чем сообщить ее, он взял с меня обещание проявлять душевную стойкость. Я обещала, но, наверное, не рассчитала свои силы, потому что, когда он начал говорить, я едва не рухнула на пол. «Госпожа Ангелини, ваш сын учился в Кембридже. Там я и познакомился с Кодруцем. Мы с ним вместе учились. Госпожа Ангелини, ваш сын Кодруц жив…»
— Что-что? — подскочил полковник, будто не расслышал.
Лучиан повторил:
— «Госпожа Ангелини, ваш сын Кодруц жив…»
На нахмуренном лбу полковника вдруг выступили капельки пота. Он смахнул их тыльной стороной ладони и буквально закричал на Лучиана:
— Ну что же ты остановился?
— «…Ваш сын Кодруц жив… Сейчас он находится за границей и занят важными делами. Мне, правда, запрещено говорить вам, в какой стране и в каком городе он проживает… Зато я привез вам письмо от него».
Лучиан увидел, как полковник нервно выбирает в стакане среди двух десятков заточенных карандашей нужный ему, и остановился. «Коричневый? — удивился он, не сводя глаз с начальника. — Что же символизирует этот цвет?»
— Да что случилось, капитан? Что ты все время останавливаешься? — выкрикнул сердито полковник.
— «Дейв Митфорд подождал, пока я приду в себя, потом извлек из кармана конверт. Прежде чем вручить его мне, он предупредил, что я должна прочитать письмо в его присутствии и затем вернуть. На конверте не было никакого адреса. Я открыла его. Сразу же узнав почерк Кодруца, я разрыдалась. Сэфтика из соседней комнаты услышала мои рыдания и вошла узнать, что случилось. Я подала ей знак оставить нас. Слезы застилали глаза, когда я читала, как Кодруц молил простить его за все страдания, причиненные мне и семье. «Но, — писал он далее, — я не мог поступить иначе, у меня не было выбора. Я всегда ставил интересы нации выше личных интересов или интересов семьи; все случившееся и то, что может случиться впредь, — это неотъемлемая часть благородного риска, связанного с избранной карьерой». В память врезались слова из письма: «Любимая мама, я на коленях прошу у тебя прощения. Я жив, мама, и это залечит твои раны… Но никто из семьи не должен знать обо мне. Отсюда, где я теперь нахожусь, я буду заботиться о тебе. Целую тебя. Кодруц». Внизу страницы была еще приписка: Кодруц предупреждал, что после прочтения письмо надо вернуть тому, кто его доставил. Я несколько раз перечитала письмо — мне не хотелось расставаться с ним. Потом господин Митфорд сжег письмо на огне зажигалки. Некоторое время он еще оставался у нас, а уходя, обещал помощь, чтобы нашей семье было хоть немного легче переносить послевоенные тяготы».
Заметив, что Фрунзэ хочет что-то сказать, полковник Панаит остановил его:
— Как видите, дневник порадовал нас не одним сюрпризом. Нет смысла прерывать чтение нашими комментариями, которые в конечном счете оказываются бесполезными. Например, если судить по этой последней записи, можно сделать вывод, что послание Кодруца, дошедшее до нас через двадцать лет, не представляет никакого интереса… Не исключено, что далее — не знаю, через сколько страниц, — мы узнаем, как Ангелини снова поставили к стенке и расстреляли. Так что никаких комментариев до конца чтения. Продолжайте, капитан!
— «Двадцатое октября тысяча девятьсот сорок пятого года. Посыльный принес сегодня довольно большой пакет. Он сказал, что это от одного иностранного туриста, остановившегося в гостинице «Атене-Палас». Как его зовут, он не знал. Я, конечно, подумала, что посылку прислал Дейв Митфорд. Развернув пакет, я увидела коробку, наполненную деликатесами от шоколада до молочного порошка. И все продукты американские. В наше голодное время посылка кажется настоящим благодеянием.
Двадцатое ноября тысяча девятьсот сорок пятого года. Тем же путем я получила еще одну посылку. Ни визитной карточки, ни записки от благодетеля не прилагалось. Тот же посыльный сказал: «От иностранного туриста, остановившегося в «Атене-Палас». «От того же самого?» — спросила я. «Нет, от другого», — последовал лаконичный ответ.