Рэй задумчиво хмыкнул.
Когда они оставались вдвоем, Ивор начинал строить адекватные предложения. Даже интонации менялись, даже взгляд. И Рэю всё труднее было определить, где Ивор прикидывается, а где — настоящий.
— Так папке и передашь, — добавил он, глубоко затянулся и выпустил в небо с десяток дымовых колец.
У Ивора отца не было. Иногда он злился на то, что у Рэя — был. Утверждал, что потому Рэй не самостоятельный, что Рэй тряпка, и у него нет своего мнения. Возможно, в чем-то Ивор был прав.
— Сам приди и скажи, — пожал плечами Рэй. — Отец удивится. Особенно, учитывая, что он ни о чем таком не говорил.
— И что меня он в дом не приглашал, — напомнил Ивор.
— Ты генератор сломал, — напомнил в ответ Рэй. — Кому захочется тебя приглашать? Чтоб ты еще и дом сломал?
— Нечего в тех развалинах ломать, — равнодушно отметил Ивор. И неожиданно добавил, будто все это время спорил сам с собой, а теперь пришел к твердому, финальному мнению. — Когда-нибудь они прилетят. И тогда я спасу от них мир.
Им тогда было почти по пятнадцать. С тех пор прошло уже больше десяти лет, но тот день Рэй помнил, будто он был вчера. Тот день и ровную струйку серого дыма, что тянулась к синему небу.
Память стиралась задом наперед.
А может, диалог не забывался, потому что постоянно всплывал. Потому что тогда Ивор говорил так же уверенно, как Мист — сейчас. Только Мист говорил не «они прилетят».
Мист говорил: «Они вернутся».
И больше никто не называл их пришельцами. В обиход вошел используемый в пламенных речах навархом Флота Джонсом куда более точный, агрессивный термин — «Чужие».
Рэй вел машину медленно, над самой дорогой, вдоль бесконечных рыжих песков. Дороги здесь были условными, по ним несколько раз в сутки проходилась очистительная техника, но их почти сразу же вновь заносило песком. А по обочинам, как у посадочных полос, всегда горели огни. И благодаря им, да еще маякам на Базе и в нескольких ключевых точках в здешних песках можно было ориентироваться.
Рэй тут и с закрытыми глазами ходить мог, но он был одним из немногих, кто продержался на оранжевой планете достаточно долго, чтоб запомнить все повороты, дюны и барханы. Большинство же не могло продержаться и полугода — уровень текучести кадров на Цитрусе зашкаливал.
Цитрус был совершенно непригоден для жизни. Максимум — для существования. Крайняя планета в Гряде, которая и планетой в полном смысле этого слова не была. Обитаемой — так точно.
Здесь обитали только на Базе и на близлежащих территориях — Поселке, обнесенном стеной. Дальше были сплошь рыжие пески, ржавые обломки машин и остатки построек. Вокруг бродили непредсказуемые бури, готовые проглотить тебя, стоит только зазеваться, жилищные условия не выдерживали никакой конкуренции, а главным в этом всем был Мист. Вот это «главным был Мист» — это вообще было самым страшным.
Зак ждал у ворот Поселка. Тот все еще не открыли после ночи — не опустили щиты. И Зака на фоне громады щита, темно-багровой, почти бурой в красных рассветных лучах, было почти не видно — мелкая фигурка на борде. Он поднял борд высоко, почти на высоту ворот, и сидел на нем, как на лавке, беспечно свесив ноги. Рэю поплохело от одной мысли о том, что оттуда, с этой висящей на высоте десятого этажа тоненькой доски, свалиться проще простого. Чихнет чучело — и потеряет равновесие. Или толкнет его внезапный порыв песчаного ветра — а такие тут сплошь и рядом — и всё. Прощай, Зак.
Зак вечно лез повыше. Иногда Рэй думал, что это он так пытается быть дальше от поверхности, от самого Цитруса, от его ветров и бескрайних рыжих песков. Рэй, если честно, и сам был бы не против оказаться подальше.
Но кто его спрашивал?
— А ну-ка, юноша, — сказал Рэй, включив коммуникатор, традиционно прикрепленный на запястье, — спустись с небес на землю.
— Легко! — фыркнул в ответ ком голосом Зака.
Фигурка на борде одним прыжком оказалась на ногах, и борд плавно пошел на снижение широкими дугами, которые Зак закладывал то в одну, то в другую сторону.
Пацан уже хорошо знал свой борд и его возможности. Ему никогда не говорили о том, что так можно опускать доску. Никто, кажется, до него и не пробовал так делать. Ему вообще ничего не говорили — он изучал варианты сам. Потому не раз был гостем травмпункта, а уж сколько на нем вечных царапин, синяков и ссадин — знал он один.