— Это нормально.
Наступает долгая пауза прежде, чем он снова начинает говорить:
— Могу я у тебя кое-что спросить?
— Конечно.
— Ты, правда, имела это в виду, когда сказала, что сыграешь свою песню в пабе?
Я не совсем понимаю тот взгляд, который он на меня бросает. Он полон надежды и мольбы, и я не хочу его разочаровывать.
— Да.
— В среду? Ты смогла бы сделать это в среду?
— Не вижу причин для отказа.
Хотя от самой этой мысли меня начинает тошнить.
Джек широко мне улыбается, но затем его улыбка исчезает.
— Я знаю, ты надеялась, что я набью тебе татуировку перед отъездом.
— Джек, всё в порядке.
— Я собираюсь проработать это во время терапии. В прошлый раз я даже не пытался, но… Я скучаю по этому. Просто я не успею подготовиться до твоего отъезда. Но я очень хочу однажды набить тебе твоего жука, — говорит он. — Может быть вот… здесь, — говорит он и целует меня в шею в том месте, где мне особенно щекотно.
Я перекатываюсь на бок и пытаюсь высвободиться, но он прижимает меня к себе. Я утыкаюсь лицом ему в шею, и некоторое время просто слушаю ритм его дыхания, думая о том, что очень скоро останемся только я и моя гитара. Именно этого я и хотела, уезжая из Бостона. Именно этого я и хотела, когда в первый раз вошла в «Ирландец». Так почему я чувствую себя так, словно хочу большего в этой жизни? Я хочу всё сразу. Я хочу путешествовать и играть музыку. Но я также хочу дом и семью. Я хочу постоянно видеть что-то новое, но в то же самое время, я хочу найти место, которое будет мне знакомым и будет ощущаться как часть меня.
Я не хочу чувствовать сейчас эту боль в груди. Я провела столько времени, чувствуя себя разбитой. Я не хочу испортить это мгновение, думая о том, что будет дальше. Потому что, когда я рядом с Джеком, я чувствую себя чудесно. Благодаря ему я чувствую себя как дома в этом теле. В своих не совпадающих носках и потрёпанных коричневых ботинках с красными выцветшими шнурками. В его худи и его перчатках. И совсем без одежды. Рядом с Джеком я чувствую себя дома, и я чувствую себя собой. Вместе со своей музыкой, бессвязными словами и оплошностями. Я не знаю, смогу ли я забрать с собой это ощущение, но на случай, если оно останется здесь вместе с ним, сейчас я решаю полностью в него погрузиться.
Я не хочу отпускать.
Но я знаю, что раньше, чем мне бы хотелось, у меня не останется выбора.
***
Утром в понедельник мы с Джеком отвозим Клару в аэропорт. Я стою рядом с ней, пока она регистрируется на рейс, а затем мы останавливаемся перед входом в зону досмотра, чтобы попрощаться.
— Я, правда, буду очень скучать, Рэйни, — говорит Клара.
— Я тоже буду по тебе скучать. Но ты собираешься надрать задницу медшколе, поэтому я отпускаю тебя ради хорошего дела.
Она смеется.
— Ага, посмотрим. В случае чего я могу стать живой статуей. Это будет мой запасной вариант.
— Я бы не стала на это рассчитывать, — говорю я. — И тебе не нужен запасной вариант
— Спасибо, — говорит она.
— Иди, пока я не начала плакать, — говорю я.
Но это не помогает, потому что, когда я замечаю, как Клара вытирает слёзы под глазами, я начинаю смеяться и плакать.
— Ох! — говорит она, подняв лицо к потолку, чтобы сдержать слёзы. — Ты заразила меня своей чувствительностью.
В последний раз крепко обняв Клару, я наблюдаю за тем, как она исчезает среди охраны, а затем выхожу наружу, чтобы найти Джека.
— Ты в порядке? — спрашивает Джек, когда я со вздохом проскальзываю на пассажирское сидение.
— Думаю, да.
Он тянется ко мне, сжимает мою ладонь, после чего отпускает её, чтобы тронуться с места. Интересно, когда я буду улетать, он зайдёт со мной внутрь, как я сделала это с Кларой? Будет ли стоять рядом со стойкой регистрации? Или высадит меня у обочины и попрощается безо всяких церемоний? Я пытаюсь представить это, но не могу. Он должен, по крайней мере, выйти из машины, чтобы помочь мне выгрузить мои вещи, хотя мне и не нужна помощь. Я и раньше носила всё сама и продолжу делать это дальше.
Хотя было бы неплохо, если бы мне немного помогали. Какие-нибудь люди в новых местах.
Джек, должно быть, чувствует, что я смотрю на него. Он смотрит на меня в ответ и улыбается.
— Я слышал, что в Вене классные уличные художники, — говорю я. — Очень много сюрреализма.
— Правда?
— О, да, — говорю я. — Некоторые из них по-настоящему странные. Дерзкие. В буквальном смысле.