Толпа начала растерянно переглядываться, потом кто-то спросил:
– А что, кто-то знает, есть еще другие охотники за головами?
Ему ответил другой человек в задних рядах:
– Иногда появлялись в других поселках, но быстро исчезали. Был один, по прозвищу Рыжий – он тоже исчез где-то на четвертой "охоте". Никто не знает, что с ним случилось. Еще был человек по имени Абдул – тоже пропал.
– А я вам скажу, что с ними случилось, – сказал я.
Толпа притихла.
– И что же? – спросил тот самый голос.
– Абдула я расстрелял. Поймал в момент охоты на жертву и выяснил, что жертва совершила слишком мелкое нарушение для смертного приговора. Таким образом, Абдул был приговорен к смерти за покушение на убийство. Что до Рыжего, то его я поймал, когда шел по следу того же преступника, что и он. Он успел его убить. Но поскольку преступник был известен только по описанию, самой точной деталью которого была уникальная винтовка, а Рыжий забрал ее у трупа, то я не знал, кто кого убил, преступник охотника или охотник – преступника. Рыжего в лицо я тогда тоже не знал. Я его обезоружил и начал проводить расследование, а Рыжий внезапно попытался выхватить из ботинка пистолет. Ну, там и лег. Возможно, что и других "охотников за головами" прикончил тоже я. Тут дело такое, человек в России может быть законно лишен жизни только в трех случаях: осужденный – палачом по приговору суда, преступник – в процессе законной самообороны обороняющимся или же преступник – путем ликвидации силовыми органами во время антитеррористической операции или при задержании. Поскольку силовые органы в зоне – только я, то всем остальным остается лишь вариант убийства при самозащите. А так называемая охота за головами в общем случае есть ничто иное, как заказное убийство. Когда я ловлю "охотника" – он уже по умолчанию подозреваемый под следствием. Если я установлю, что целью охоты был безусловно опасный преступник – тогда охоту на него можно счесть, с поправкой на экстремальные условия, активной формой защиты. Если у меня есть сомнения в вине "цели" – тогда "охотник" расстреливается на месте, как киллер. Ну а если охотники сопротивляются аресту – там и вовсе разговор короткий. В общем, давайте голосовать. Капитан, что в бюллетенях напишем?
Капитан молчит некоторое время, а потом негромко говорит:
– Я уяснил ситуацию, потому спрашиваю напрямую. Ты твердо вознамерился поставить вопрос ребром – благополучие всего поселка или жизни троих человек, никому ничего дурного не сделавших – или есть какой-то способ найти компромисс?
Я покачал головой.
– Нет компромиссов с законом, закон либо есть, либо его нет. Но ты передергиваешь, говоря о расстреле как о решенном вопросе, я ведь следствие пока еще не закончил. Я всегда стараюсь быть как можно более объективным и приму к сведению характеристику с места жительства, сотрудничество обвиняемых со следствием, чистосердечность раскаяния и так далее. Возможно, расстрела не будет. А может быть, будет. Я не знаю этого до завершения рассмотрения дела. Но вначале проведи свой референдум. Либо поселок отказывается от защиты закона, либо принимает его безоговорочно со всеми возможными минусами.
Капитан вздохнул и повернулся к толпе.
– В общем, давайте решать. Мы выходим из состава Федерации либо остаемся и принимаем действующее законодательство со всеми его недостатками. Последствия обоих решений все понимают или еще кому-то надо разжевать?
Толпа начала переглядываться и спрашивать друг у друга "а ты как думаешь?", некоторое число собравшихся, из числа друзей арестованных, принялось топить за сецессию, то бишь отделение, многие колебались, нашлись такие, которые поставили благополучие поселка и собственных семей заодно выше, чем "жизни трех оболтусов".
Некоторое внимание привлек к себе какой-то тощий тип с винтовкой на плече, стоящий с левого края, который довольно красноречиво, с использованием простейших приемов риторики, попытался высказать мысль о том, что "закон" сам по себе смахивает на неприкрытый беспредел. Но на середине его речи к нему подковылял одноногий мужик с протезом, старый, но чертовски крепкий, и влепил ему весьма увесистую зуботычину, от которой оратор растянулся в пыли.
– Пасть закрой, дармоед поганый, – с горечью сказал старик. – Жрешь паек за то, что протираешь штаны на вышке, больше никакого с тебя проку, а когда Юрку моего убили, а Танюшу снасильничали гурьбой, ты сам зассал идти искать нелюдей, защитничек хренов! А теперь пасть вонючую разинул против того, кто сделал дело за тебя? Знай, сученок, что если тут закон работать не будет – ты сам же первой жертвой беззакония станешь. Лично тебе голову кувалдой разобью!