– Слушай, старик, – сказал я. – Я понимаю, что ты в печали, но закон есть закон. Право на свободу мысли и слова никто не отменял, пусть толкает свою речь. Волеизъявление народа есть волеизъявление народа, на то и референдум, чтобы каждый свой голос подал за то, что считает нужным. И не надо тут рукоприкладства. Ну а если выберете сецессию – вот тогда мне будет уже все равно, кто кому там кувалдой по голове даст.
Но оратор после мозговправляющих люлей резко передумал заканчивать свой спич и скрылся в толпе. Голоса за выход на этом не закончились, но тут резко впрягся Звягинцев.
– Да чтоб вас, идиоты... Вы вообще понимаете, какие приблуды сюда сбегутся, как только станет известно, что Шерифу больше нет дела до этого места? И как я буду это разгребать?! Это у него в голове картотека на каждую здешнюю мразь, а мне как различать людей и сволочей? Вообще никого пускать не будем? И да, Шериф дело говорит, что если нас возьмут в оборот – наша позиция только против безмозглых зараженных сильна. Против снайпера с винтовкой у нас защита так себе. Я вам так скажу, если проголосуете за выход – я забираю семью и валю в соседний поселок еще до того, как Капитан и Шериф по радио свое заявление сделают, и ходись тут все конем!
Вскоре стало ясно, что сторонники выхода в сильном меньшинстве.
– Вот и порешили, даже бюллетени писать не будем, – подытожил Капитан. – Все, расходитесь по своим делам!
– Ну зачем же так, – сказал я. – У меня суды все прозрачные, без закрытых дверей. Итак, продолжаем. Вы трое, что можете ответить на обвинение в намерении устроить геноцид?
И они все принялись наперебой вопить, что не понимали, о чем говорят, не смотрели на вещи под таким углом и так далее.
– Блджад, по одному выступайте, порядок соблюдать, это суд, а не площадь базарная! Так, ты, слева, ну-ка, давай, расскажи, какие есть неотъемлемые человеческие права? А ты, по центру, расскажешь про права зараженных и чем они отличаются от прав обычных людей?
Следующую четверть часа я гонял их вопросами так и сяк, заставляя громко выкрикивать ответы, а потом зачитал им приговор суда.
– С учетом осознания вами вашей вины и чистосердечного раскаяния, суд заменяет вам смертную казнь на... три месяца исправительных работ. Капитан, исполнение приговора я возлагаю на тебя. Следующие три месяца, без выходных, этим троим должна поручаться самая грязная и тяжелая работа, которая только найдется в поселке. Таскать камни и чистить сортиры – они и только они. Обеспечишь?
– Обеспечу, – твердо сказал Капитан, явно испытывая огромное облегчение от такого разрешения ситуации, толпа тоже явно обрадовалась.
– Вот и договорились. Я буду заглядывать, смотреть, как идет трудовое перевоспитание. Все, вы трое можете быть свободны – марш на работу, какую Капитан назначит.
Капитан жестом велел им следовать за ним, и тут внезапно заговорила Сабрина.
– Знаешь, Шериф, ты ведь изначально планировал только воспитательную беседу? У нас на добрый час стала работа во всем поселке, а ее тут невпроворот. Ты же мог сделать это все без такого адового звиздеца? Ну там, спокойно лекцию прочитать, разъяснить детали и толкования законодательства, все такое? Тебе было в кайф покичиться своей властью и поставить на уши весь поселок?
Я вздохнул и повернулся к ней.
– Понимаешь, Сабрина, я однажды так и сделал. Эти трое – не первые, кто обсуждал массовое убийство зараженных в моем присутствии. И я им прочитал лекцию, разъяснил, что так нельзя и почему нельзя, а они слушали, кивали и улыбались. Всего четыре месяца спустя я застукал их в покинутом городке у озера, на крыше, где они с товарищами отдыхали и развлекались стрельбой из винтовки по зараженным на спор... Это был самый большой расстрел в моей жизни – восемь человек за один раз.
Над площадью повисла могильная тишина. Застыли все, и Капитан, уводящий осужденных, и Сабрина, и прочие. Стало слышно, как чирикают воробьи.
– Да, вот в этом и проблема. Идея о том, что здоровый человек может быть казнен за убийство зараженного, не укладывается в головы. Простой лекции оказалось недостаточно, меня не восприняли всерьез. В этот раз я подстраховался и донес концепцию о праве зараженных на жизнь таким образом, чтобы к моим словам уже нельзя было бы отнестись легкомысленно. Иначе могло случиться так, что мне пришлось бы расстреливать и этих троих, а с ними и их соучастников. Такие вот дела.